У Конан ничего нет. Ей некуда стремиться и некого терять, и это правильно.
Раньше были «родные», «семья» и «дом». Потом «война», «голод» и «смерть». Была скрытая деревня в стране Дождя, теперь ее больше нет – слова ничего не значат.
Среди крови и смерти были великие саннины. Тогда хотелось мстить, разорвать на кусочки, а все, что она смогла сделать – сложить цветок из галетной бумаги. Конан была хорошей девочкой, в искусстве оригами среди юных куноичи равных ей не находилось.
Женщина улыбнулась, мужчина ласково предложил их добить, а сенсей остался, чтобы стать сенсеем.
У друзей Конан нет лиц. Она их больше не помнит, воспоминания кажутся нарисованными. От прошлого нужно избавляться, как от мятой бумаги. Из нее ничего не сделаешь.
У друзей больше нет лиц, но по-прежнему есть имена. Яхико и Нагато. Нагато и Яхико. Одного больше нет, а второй перестал быть собой. Они бросили ее, как сенсей, лица будут лишними. Если захочется, бумага охотно примет нужную форму. Конан была хорошей девочкой и прекрасно умела рисовать. Лучше всех.
У Конан больше нет эмоций. Если лист бумаги стал слишком грязным, гораздо проще заменить его новым. Чувства и мысли Конан похожи на этот лист: сколько бы на нем не рисовали, он всегда остается белоснежным. Если бы она помнила, как выглядит снег.
У Конан нет ни друзей, ни врагов. У нее синие волосы, фиолетовые глаза и черный плащ с алыми облаками, в волосах неизменный цветок бумаги. Ей, как и большинству в организации, глубоко наплевать на напарников. Они добровольно стали предателями своих деревень, разве таких людей можно еще раз предать?
Конан не помнит, что значит благодарность. Но Пейну она благодарна, даже если забыть о Яхико оказалось проще, чем простить. Пейн предложил ей выход: раствориться в собственной боли. Хорошо стать листом бумаги – ничего не может его интересовать.
Сны никогда не приходят к Конан. Ей нечего бояться воспоминаний – у нее больше нет прошлого. Пейн сделал ее своим пророком, но не решился сделать куклой. Единственное, что может лист бумаги – говорить и дарить смерть.
Если женщина, похвалившая однажды бумажный цветок, снова ей встретится, Конан не вспомнит ее имя и ничего не сможет сказать. Лидеру нужен Девятихвостый, Рокудайме не нужна Лидеру живой. Все просто. Приказы Мадары не бывают сложными.
У Конан из Акацук нет желаний, поэтому ей легко управлять. Достаточно просто стать для бумаги ветром. Мадара и Пейн овладели этим искусством в совершенстве, больше никто не получит на это права.
Приказы - единственное, что есть в жизни Конан. Устраняя врагов, она почти ощущает себя живой. Картина тоже мнит себя настоящей в тот миг, когда ее касается кисть. Старый сенсей не успел понять, что за внешней красотой больше нет той девочки. За тонким изяществом листов бумаги и человека-то больше нет. Пусть прах его развеет ветер.
Конан никогда ни о чем не жалеет, и шутки Акацук о том, кто греет Пейну постель, не достигают ее слуха. Она знает, что такое Пейн, и Пейн знает, чем стала она. Глупо выдумывать отношения ближе. Все в Акацуках давно мертвы внутри. Какая может быть любовь у мертвецов?
Но, исполняя поручения Лидера или передавая народу волю Пейна – слова, в которые она не верит – Конан задумывается, поправляя бумажный цветок.
Если все, что осталось от нее прежней - бесчисленные листки бумаги, нити чакры в неповторимом дзюцу, то почему иногда становится грустно?
Ведь на белой бумаге ничего не должно быть. Даже души.