Предисловие от редактора.

Дорогой читатель! Твоему драгоценному вниманию мы, все те, кто так или иначе принимал участие в сборах материала, представляем книгу-сборник. Можно даже сказать, посвящение.
Посвящается она совершенно уникальному и бесконечно талантливому художнику Саю. Долгое время он и для нас оставался загадкой. Но однажды, случайно наткнувшись на одну его иллюстрацию, выставленную кем-то в Инете, меня как будто ушатом ледяной воды обдали. Стало не по себе.
Мне захотелось узнать побольше, но, к сожалению, в сетях сведений о нём раз – и обчёлся. Только потом удалось выйти на Канкуро. После относительно небольшой переписки мы начали обсуждать возможность встречи, беседы и т.д. Уже позже, когда материала набралось на целую диссертацию, мы решили издать накопленный багаж информации в виде книги-сборника.
В данном издании Вашему вниманию предоставляются не только картины великого мастера, но и интересные интервью с близкими ему людьми.

Инузука Киба.

Мы с ним приятельствовали. Друзьями, чтобы до гроба – нет, не были. Собственно, друзей-то у него и не было. Одни приятели да знакомые. А вот друзей – нет. Эдакий одинокий волк, если мне можно так выразиться.
Меня с ним Наруто познакомил. Привёл его ко мне, говорит, мол: «Клёвый парень. Долбанутый малость, но это терпимо».
Затем мы с Наруто и Шино его на пьянку пригласили. Не помню, по какому поводу она была, да это, в общем, не важно. Наруто на права вроде бы сдал. Или же это была Хината… хрен с этим! В общем, он отнекивался долго, а Наруто его уламывал. Уломал как-то. Нажрались мы там, хочу сказать, по-страшному! Так вот, на этом застолье Сай казался абсолютно отрешённым. Потерянным. По глазам было видно, да и по поведению тоже. Нет, он напился, естественно. Шутил, смеялся, пел с нами. Но… видно было, что не по себе ему было, тяжко как-то.
Там-то я впервые и узнал о том, что он пишет картины. Потом оказалось, не только картины, но и стихи. Их я уже не помню, а вот картины – очень хорошо. Такие жуткие все, страшные. Словно он… ну, не знаю… словно им во время написания сам сатана руководил: мол, это вот так вот выглядит, а это – так. Он как бы диктовал ему, как должны выглядеть образы. А названия какие он выбирал! Одна картина называлась «Солнышко взошло», а там – месиво. Жуткое, давящее изображение ужасов теракта или чего там ещё. Нам он сказал, что этой вещью хотел изобразить сам ужас в его чистейшем проявлении. Страшно. Не думаю, что смогу забыть его картины. Они навсегда обожгли мне душу.

Собаку-но Темари.

Сай? Да, приезжал к нам такой. Я его запомнила тихим, вежливым и в тоже время неопрятным в общении. К нему что-то притягивало и одновременно отталкивало. Красота, наверное, притягивала. Эдакий очаровательный принц.
Я его увидела на квартире у Канкуро, который налаживал контакты с соседними «искусствомэнами», в связи с этим набрёл на этого Сая. Канкуро вечно болел этим… как сказать… собиранием талантов. А тут он, с его слов, о гения споткнулся. Ну вот. Захожу к нему, а Канкуро с этим Саем разговаривает. А что интересно: в глазах того Сая не было вообще ничего. Ему будто по гениталии было, что там про него этот чудик думает. Хотя сам Куро признался, разговор был серьёзным и оживлённым.
И вот, завидев меня, Куро сразу бросился представлять гостя, а Сай встретил меня какой-то ледяной фальшивой улыбкой. От неё аж передёрнуло. Я терпеть не могла и не могу напускных эмоций. Сразу плеваться хочется. А от его улыбки у меня мороз по спине пошёл. Хрен его знает, может, от неожиданности, то ли оттого, что в его улыбке-фальшивке что-то заставляло дрожать внутри. Хрен его знает. Куро начал представлять Сая, а тот сидит и улыбается. Просто сидит и улыбается. Куро его расписал как юного гения, снизошедшего до нашего грязного мира. Сказал, что он - художник.
Тут меня начало коробить. Я вообще обожатель живописи такой, какой никому не пожелаешь. Не то, что не люблю… не понимаю и всё! Приходилось видать художников раньше, и все они - зазнавшиеся и тронувшиеся на осознании своей якобы «исключительности» и «избранности». Одному даже по я… в общем, по живому треснула. Но нет. Он оказался совсем другим. Несколько сырая и грубоватая в участках речь, но в основном – вежливость неприкрытая, честная и искренняя. Не лез в душу, а, тем не менее, подбивал на разговор. Может, своим пофигизмом неким бросал… ну, вызов, что ли. Опять же, фиг его разберёт.
Куро рассказал о судьбе Сая. Что у него нет жилья, что ютится у друзей, что пишет абсолютно гениальные и сотрясающие воображение шедевры изобразительного искусства. Про последнее – не заинтересовало, а вот история его жизни просто тронула. У нас человек был один, тоже в своём роде художник: Сасори. Так вот, его судьба и судьба Сая – одно другого тяжелее и трагичнее. Я прониклась состраданием к этому худощавому, бледному и закрытому пареньку. Стало жалко, как собачку бездомную. Хотелось приласкать, взять к себе, отмыть, откормить и всё такое прочее.
После этого я его больше никогда не видела. Только потом, года через два узнала о трагедии. От этого стало как-то не по себе. Куро месяц в трауре ходил. Скорбил – страшно рассказать! Почти ревел. Один раз напился до потери рассудка. Я удивилась, ведь Канкуро человек вообще сдержанный. А тут такое. Но потом он показал картины Сая – и меня передёрнуло.
Хотела бы я с ним познакомиться поближе? Трудно сказать. Я жила и без него, живу как жила и после его гибели. Может быть, узнай я его получше - и ревела бы, и скучала бы и т.д. Но нет. Коль не довелось узнать его, ну, значит, судьба такая. А так, конечно, жалко пацана. Глупо кончил.

Собаку-но Канкуро.

Это был гений. Без преувеличения. Настоящий. Я таких не видал ещё. По той боли, по той экспрессии, заключавшихся в его работах, он превосходит всех живших как до, так и после него. Я горд, что имел честь общаться с ним.
Человек это был громадный. Увлекался литературой, имел широчайшие и глубочайшие познания в живописи. Имел собственное, отличное от других мнение о том, как должна развиваться живопись и вообще искусство. Так глубоко копал, по-моему, один только Сасори. Тот тоже тронут, если грубо говорить, по своей фазе. Но Сасори мы упустили. От того и сильнее было волнение, когда я собирал неопубликованные работы Сая, выставлял их на выставках, вырывал его на различные собрания, на те же выставки. Он отнекивался, а я настаивал, почти приказывал. Я понимал: упустим такой талант – будет большая беда. А до беды было недалеко.
У него уже тогда начались проблемы. Жилья не было, работы – тоже. Пытался где-то подрабатывать, но нигде дольше года не задерживался. Год для него был потолок. То мойщиком в бане устроится, то кочегаром, то уборщиком. Его ж Ино содержала. Жил он то у Узумаки, то у Хьюга кантовался денёк-два. Отсюда те тяжкие раздумья, коими он был преисполнен и благодаря которым рождались идеи и сюжеты для картин. А эта трагедия с ребёнком… это была последняя капля.
Узнал он о гибели малыша, будучи со мной вместе на выставке. Я всячески его расхваливал, продвигал, если можно сказать, перед теми пердунами, пришедшими поглазеть на что-нибудь новенькое. И тут звонок. Он берёт трубку и становится бледнее смерти. Ещё бледнее, чем был. Я впервые на его лице увидел эмоции. Он мне сказал безжизненным, высохшим голосом:
- У меня ребёнок умер. При родах…
Я – в панику. А пердуны-то ждут. В общем, ситуация была паршивая. Но я его держал. Держал до упору. Он был без сил, почти падал наземь, а я его заставлял разговаривать, отвечать на вопросы, улыбаться. Паскудство, сам знаю. Но так было надо. После этого он говорил мне, что не желает больше никуда выезжать. Я всё понял, давить не стал. Сам его довёз, денег дал на что-нибудь. Он не взял.
Вот…
Я уже потерял надежду. Ребёнок умер, у отца - депрессия. Значит, картинам конец. Но нет! Через два месяца из него буквально попёр неиссякаемый источник. Он создавал шедевр за шедевром. Писал – как дышал. Процесса написания не знаю, но результат всегда выходил отменным. Он мне их высылал первому. Не потому, что я его лучший друг, а потому, что он не хотел никому их показывать. То есть, написал, выстрадал и выкидывает. Я небеса благодарю, что он для своей помойки избрал меня. Ведь не будь меня – полетели бы все эти сокровища в топку.
Я пытался ему материально помочь, обустроить его, перетащить ко мне – ни в какую. Ему была нужна Ино, был нужен дом, родная атмосфера. Я перечить не стал. Прав не было. За три недели до его гибели я приехал в Токио, на квартиру к Учихе. Тот сказал, что Сая знает, указал его адрес. Я перед этим позвонил Ино, потому что Сай не брал. Та сказала, что он не в настроении и никого видеть не желает. Но я всё равно приехал. Ино нехотя впустила. И я увидел его. Он сидел на кухне, допивал чай и доедал яичницу, уставший и измученный.
Был разговор, он показал мне новые и ещё неоконченные работы. Кстати, тогда-то я и узнал, что он стихи пишет. Мне их Ино передала. Сказала, мол, всё равно он их выкинет, так хоть сохранятся. Я выразил соболезнования по поводу их утраты. Выказывал готовность помочь материально, но они оба отказались.
В общем, уехал я расстроенный и почему-то измотанный. Потом узнал, что он из окна выбросился. Я вот говорю, а у самого комок в горле… до того больно, до того ощутил потерю как свою, что говорить не могу…
У Ино, кстати, ребёнок родился потом. Девочка. Я рад за неё. На похороны не приехал, к сожалению, работа. Но на могилу его обязательно схожу.
Я и по сей день утверждаю, что в его лице ушёл гений. Гений страдания и мук душевных, не иначе. Реквием по классической живописи, можно сказать. Его картины я продолжаю и буду продолжать всячески продвигать. Мир его праху.

Яманако Ино.

- Ты прости, но мне трудно о нём говорить. Слишком больно.
- Но так надо…
- Ладно, постараюсь…
Встретила я его в кафе. Сакура, Хина, Тен да я собрались отметить мой день рождения. Было весело. День, правда, оказался пасмурным, но нам на это было как-то. Веселились, смеялись, вспоминали школьную пору. И тут в кафе вламывается Наруто и давай по какому-то поводу орать на Сакуру. Что-то у них с ней не ладилось. Они тогда недавно расстались, и Узумаки всячески её изводил. Ну, крик начался. А вместе с ним и был Сай. Позади Наруто стоял и тупо глазел на всех. Как только на меня глянул – я покраснела до слёз. Он красив был. Страшно. Как-то… как-то… по-детски красив. Он же всю жизнь ребёнком и оставался.
Узумаки прогнали, а я давай расспрашивать про Сая. Рассказали, что, мол, недавно приехал, с художественного вышел, ищет себе работу и жильё. Потом мы виделись с ним в гостях у Кибы, Наруто (я с ним старалась поддерживать отношения, в отличие от Лобастой) и даже Хинаты. Он у Хьюга пару дней жил. И как-то само собой пошло, слово за слово, несколько прогулок вместе – и вот, я его впустила в свою квартиру и жизнь…
А он вечно обещал, что найдёт работу. Что будет трудиться, что не будет у меня на шее сидеть. А вышло с точностью да наоборот. Мучился из-за этого страшно. Скандалы, само собой, были и были часто. Но я не решалась его выгнать. Спускала ему все недостатки. Помаленьку приучала мыться, следить за собой. Он же в детском доме вырос, его там кто учил. Любила его до безумия. Не могу передать… да…
Узнала, что он пишет только тогда, когда он переехал ко мне. С того момента и началось хождение по мукам. С гениями женщинам всегда трудно. Постоянные и, как правило, неожиданные налёты бешеного вдохновения, после которых он мог выдать невероятное. Хотя никаких шуры-муры с другими у него не было. Сай оказался верным мужем. Не пил почти, у него на этот счёт свои причины были. Говорил, что коль художник избран, так разум должен оставаться чистым и ясным. Хотя Узумаки с Инузукой его пару раз подбивали подвыпивать. Но вот наркотой он не баловался. Никогда.
Он мне картины показывал свои сразу как напишет. Полотно мокрое, а он мне показывает, пальцами тычет по картине, объясняя тот или иной образ, ту или другую фигуру.
Он желал, чтобы я прониклась всей глубиной его восторга, всем размахом его желаний. Он хотел, чтобы я плакала, когда окончена его очередная работа. А я бы и рада, я честно радовалась его успехам. Но я как не понимала живопись, так и сейчас не понимаю. Я не могу или не умею правильно сопереживать творцу. Мне главное, чтобы дома всё убрано было и муж здоров был.
- А вот говорят о его депрессии. Вы как жена что об этом скажете?
- А что сказать? Была. Ещё какая. Он не был в депрессии только тогда, когда узнал, что я беременна. Тогда в его глазах зажигался тот же самый огонь счастья, что и во время демонстрации мне своих работ. Даже больше. Ещё ярче, ещё горячее.
Он весь сиял. Тогда он и написал своего «Городского святого» - возможно, самый светлый свой рисунок. Потом на него набрёл Канкуро. Он с Саем переписывался. Несколько раз по телефону говорил, но я не придавала этому большого значения. Ну, нашёл себе собеседника – ну и хорошо. Хотя бы изольёт свою душу единомышленнику (со мной-то ему и поговорить об искусстве нельзя было). А он был совершенно серьёзен. Сказал, что выведет его на выставки – и вывел.
Сай когда сказал, что едет в другой город, у меня шары по полтиннику. Какой другой город? Я была беременна, на седьмом-восьмом месяце. Задала ему трёпку, всё упомнила. А он нисколько не обиделся. Сказал, что хоть этим пользу принесёт и заработает ребёнку на игрушки, а мне – на платье, которое я хотела. Не могу… больно… тяжело…
- Простите.
- Да всё нормально. Сейчас… недельку побыл, меня в больницу положил и уехал. Я ему удачи пожелала, а он меня лишь в животик поцеловал. Сказал: «Пока, колобочек». Я не могу…
- Поменяем тему…
- Он мне отзванивался каждый день, пока у Канкуро был. А о том, что ребёнок умер… ему врач позвонил. Через два дня он уже был в Токио. Хоронили вместе. Там были Хината, Сакура, Наруто, даже Учиха.
И вот после этого из него пошло. Он создавал картины одну за другой. Без остановки. Написал одну, пару-тройку дней отойдёт – и по новой. Но писал их скорее не по своей воле. Он мне рассказывал, что образы сами «врезались» к нему в разум, он порой не успевал их запоминать и не заканчивал. Я понимала, что он не хочет больше. Что устал. Он весь исхудал, истощился и измучился от этого бесконечного писания. Он писал, если накатывало, и по ночам. А накатывало часто и по-мощному. Бессонница, недоедание, постоянная депрессия – это угнетало не только его, но и меня.
Он в последние дни картины никому не показывал. Некоторые даже я увидела только после его смерти, когда Канкуро попросил найти все оставшиеся и даже незавершённые работы, чтобы ему отправить. Он их все в стол писал. Поэтому отправлял Канкуро. Но поставил условие: пока жив, не публиковать их. Он не хотел заново разъезжать по бесконечным выставкам, отнимавших у него столько душевных сил. Не знаю, выполнил Канкуро условие или нет.
Может, он понимал, что мало ему осталось, потому и условие такое поставил… не знаю…
Последние дни для меня были самыми тяжёлыми. Сай вроде как пошёл на поправку: снова начал общаться со знакомыми, пару раз заговаривал о новом ребёнке. Потом только у нас с ним вышло.
Но я понимала, что что-то в его улучшении не так. Как-то странно всё шло. Он вдруг перестал писать. Вообще. Обычно каждый день начеркает хоть что-то, а тут ничего. Он больше разговаривал со мной. Однажды даже Хинате позвонил поздравить с рождением девочки – Юки. Так трогательно поздравлял, даже расплакался. Видимо, помнилась былая утрата…
А через три дня – всё… он выбросился. Только записку оставил…
Вот сколько живу, сколько жила, сколько буду жить – всегда помнить буду его, всегда буду любить… Он – моя душа. Я с ним навсегда. А его картины я отдала. Не могу на них смотреть. Напоминают о нём.

Хьюга Хината.

Сай-кун был очень нежным, очень добрым человеком. Я помню, как он меня поздравлял с рождением Юки. Обычно такой замкнутый, молчаливый, а тогда из него пробилась настоящая сущность.
Когда он жил у нас, был крайне аккуратен, вежлив со всеми. Он много со мной говорил. Я даже удивилась. Он признался, что я ему напоминаю маму. Я без дрожи не могу вспомнить. Он такой… добрый. Я ничем не заслужила такого признания, а он сразу же… его честность и открытость меня поразили.
Он подарил мне маленькую зарисовку, которую сделал в блокноте. Маленький цветочек в горах. Он сказал, что я как тот цветочек: недосягаемо прекрасна и выживаю среди самых страшных морозов. Я до сих пор её храню.
Я люблю Сай-куна как брата, хоть мы с ним и мало виделись. Его душевная незащищённость и открытость, искренность просто влюбили в себя. Я очень скорблю по нему и постоянно общаюсь с Ино. Она пока живёт у нас. Ей тяжело жить там, где жил он.

Узумаки Наруто.

Мы с ним дружили. И, конечно, большая беда… я его буду помнить. Он мне стал как-то внезапно дорог. Не как художник, потому что это – чушь собачья, эти художества, а дорог как брат. Именно брат.
Сказать о нём могу только хорошее. Хотя когда начал курить эту дрянь с этой сукой… прости. С тварью этой, Йоко. Шалава местная, её весь Токио знает. Известная гадина, сгубила не одну жизнь. Ей всё мало! Он в последние года два покуривать начал. Ино-то не знает. Или знает, но распространяться не хочет.
Я ему говорил: Сай, ты брось эту херню, тебя это доведёт. Но… он почему-то поступил по-своему. Думаю, это - одна из главных причин трагедии. Хотя для меня это никак не вставало между нами. Я его любил в любом случае.
Подружились мы после драки. Замес был конкретный. Он меня оскорбил, сказав, мол, яйцами не вышел. Отмудохали мы друг друга, а после не разлей вода стали. Вспоминаю – и самому смешно.
Он никогда не распространялся по поводу замыслов к картинам, не размышлял при нас о смысле жизни, не закапывался в глубины. Старался держать некую дистанцию, наверное. Хотя для меня это неважно. Мы с ним просто разные были: он – тихий, замкнутый, а я – раздолбай, каких поискать. Да и размышления – не моё. А он умел. По картинам судить можно. Когда у Ино был, он мне показал некоторые. И это был вынос мозга конкретный!
Никогда не понимал, что он хотел сказать всеми этими тяжёлыми образами, гнетущей атмосферой. Да и зачем он это делает, честно говоря, тоже. Далёк я от дум художников. Но вот как человека – любил. Почти обожал. Как брата младшего. Хотя, наверное, то, что я не разделял его метаний, его боли – это его, может, сильно угнетало. Наверное, в этом-то и кроется основная причина его ухода. Мы все в чём-то виноваты, дали ему уйти таким молодым и так… глупо.
Чудо-человек был. Просто чудо.

Хатаке Какаши.

Странный был он парень. Закрытый и в тоже время непосредственный. Хотя гении все немного странны.
Увлекался он литературой и живописью. Посещал музеи, читал всё подряд. Особенно классику. Шекспира знал почти наизусть, Достоевского любил, почти молился на него, под конец открыл для себя По и Андреева. Вот они-то и подбили его писать всякую муть. Он же писал много по мотивам книг. Например, «Солнышко взошло» написано по мотивам «Красного смеха» Андреева. А «Прошло» - по «Макбету». В общем, думающий паренёк был. Мы с ним несколько раз разговаривали на разные темы. И он оказался чрезвычайно эрудированным и умным человеком. Копал так, что аж не по себе становилось: в его годы настолько серьёзно и самозабвенно погружаться в такие рассуждения, в какие не всякий взрослый решается копать – это о многом говорило.
Плохо, что так получилось. Не выбросись он из окна, кто знает, как далеко бы зашёл? Может быть, барыши бы бешеные поднимал. Вон, Канкуро уже публикует его работы, и на них слетаются все эти интеллигенты. Деньги начинают качать.
Цинизм. А что делать? С мёртвых спросу меньше.

Послесловие.
Не все знавшие Сая лично согласились дать интервью. Харуно Сакура мотивировала свой отказ тем, что у неё нет свободного времени, Абураме Шино без объяснения причин наотрез отказался даже обсуждать возможность встречи. А Учиха Саске просто-напросто не брал трубку, сколько бы мы не старались до него дозвониться.
Может быть, данной книжкой я и все те, кто составлял её вместе со мной, дадим начало более глубокому изучению потрясающей истории жизни Сая, поскольку не всё из биографии этого человека доподлинно известно. До сих пор осталось множество мифов, недосказанностей и просто путаницы. Совершенно ничего не известно о том, как жил творец до того, как появился в Токио. Единственно только то, что он жил в приюте. Хотя не ясно, в каком городе и в городе ли это было вообще.
Сай по-прежнему остаётся лакомым куском для исследователей не только искусства, но и просто почитателей таланта этого человека. Ещё есть шанс заполнить белое пространство вокруг его жизни и собрать неплохую биографию.
Нельзя, чтобы такой гений остался в забвении.

Отдельная благодарность Собаку-но Канкуро за предоставленные картины и, в особенности, Яманако Ино. Именно благодаря ей, у нашей редакции появилась богатая фильмотека и даже стихи художника, которые она по тем или иным причинам не успела или не захотела передать Канкуро.
Неопубликованные стихи и картины войдут в следующую редакцию данного издания.

Рука на плече. Печать на крыле.
В казарме проблем - банный день. Промокла тетрадь.
Я знаю, зачем иду по земле.
Мне будет легко улетать.

Без трех минут бал восковых фигур. Без четверти смерть.
С семи драных шкур - шерсти клок.
Но как хочется жить - не меньше, чем спеть.
Свяжи мою нить в узелок.

Холодный апрель. Горячие сны.
И вирусы новых нот в крови.
И каждая цель ближайшей войны
Смеется и ждет любви.

Наш лечащий врач согреет солнечный шприц.
И иглы лучей опять найдут нашу кровь.
Не надо, не плачь. Лежи и смотри,
Как горлом идет любовь.

Лови ее ртом - стаканы тесны.
Торпедный аккорд до дна!
Рекламный плакат последней весны
Качает квадрат окна.

Эй, дырявый висок, слепая орда,
Пойми, никогда не поздно снимать броню.
Целуя кусок трофейного льда,
Я молча иду к огню.

Мы - выродки крыс. Мы - пасынки птиц.
И каждый на треть - патрон.
Лежи и смотри, как ядерный принц
Несет свою плеть на трон.

Не плачь, не жалей. Кого нам жалеть?
Ведь ты, как и я, сирота.
Ну, что ты, смелей! Нам нужно лететь!
А ну от винта! Все от винта!