Его песок. Он тяжелый и темный, юркий и сыпучий. Он безоговорочно повинуется воле своего хозяина.
Песок заполняет комнату стремительно, быстро: собирается под потолком едкой серой взвесью, мрачной увесистой тучей. Короткое мгновение, доля секунды – и та самая недавняя туча стремительно обрушивается вниз нескончаемым плотным потоком, накрывая лежащее на полу неподвижное девичье тельце, погребая его под собственной толщей. Смертельная ловушка захлопнулась. И не сбежать, не вырваться из нее уже.
Песок путается в длинных черных как смоль волосах.
Песок тут же набивается в горло, болезненно дерет-скребет и без того сухие стенки глотки и пищевода тысячами крошечных острых песчинок. И прочно, надежно застревает, застывает внутри твердым кляпом, не позволяя жертве кричать и молить о пощаде. И она покорно молчит...
Песок постепенно просачивается в нос, окончательно перекрывая дыхание, вызывая последний удушающий приступ кашля. И там, снаружи ловушки, еле слышится сдавленный, почти беззвучный хрип… А затем – тишина, угнетающая, отдающаяся гулом в ушах, подозрительно долгая.
Песок безбожно засыпает глаза, влажные от слез, блестящие. Его крупицы нещадно колют и царапают слизистую оболочку, сушат ее, напрочь лишают спасительной, живительной влаги. И вскоре взгляд окончательно стекленеет и тускнеет, навсегда теряет былую выразительность и проникновенность.
Песок режет-вспарывает белоснежную нежную кожу тысячей острых песчаных штырей и игл. Рассекает, навсегда обезображивая глубокими поперечными царапинами бедра и часто вздымающийся плоский живот. Живот, в котором мог бы развиваться сын, наследник самого Казекаге.
Песок медленно окутывает обнаженное, истерзанное тело, заключает его в свои прочные, неразрывные объятия. Таинственно шурша, опутывает тонкие, изящные ручки, обвивает сыпучими змейками стройные ноги... И сжимает. Лишь доля секунды: легко и быстро. Как с силой зажать в кулаке сорванный цветок, скомкать его безжалостно, смять нежные лепестки…
И где-то там, внутри, под неподъемным весом песчаной глыбы, протяжно и заунывно хрустят поломанные, раздробленные кости, противно скрежещут безжалостно вывернутые суставы, рвутся беззвучно жизненно важные ткани и органы, лопаются натянутые до предела связки. Песок напивается впрок. Набухает, напитываясь кровью - тягучей и горячей. И вскоре по полу растекается неровная темно-алая лужица, зловеще поблескивающая в полутьме. Гаара не видит этого: не помня себя, он валится на колени перед песчаной гробницей собственной невесты. И с истошным, диким криком хватается за голову…
«Я убил ее».
Казекаге не хочет верить. Он давится беззвучными, удушающими рыданиями, видя как его же песок, внезапно вышедший из-под контроля, обретший собственную волю, постепенно осыпается-стекает с обезображенного, окровавленного девичьего тела. Тела некогда прекрасного, невероятно желанного, манящего белоснежностью, гладкостью и нежностью кожи. Тела ныне нещадно искалеченного, с вывернутыми, покореженными руками-ногами, в ярких кровоподтеках и глубоких ранах, несовместимых с жизнью. Тоненькая, изящная шейка свернута под тяжестью беспощадной песчаной глыбы. Гаара зажмуривается крепко-крепко и подается рывком вперед, склоняясь над неестественно бледным личиком своей возлюбленной. Светло-фиалковые глаза смотрят в пустоту безжизненно, только-только начинают наливаться характерным селедочным блеском. Казекаге не может поверить, не может смириться. И принять то, что только что сотворил, не может тоже. Его губы, наполненные живительным теплом, судорожно прижимаются к ее губам - холодным и жестким, окровавленным и распухшим. Как и раньше - по-хозяйски сминают их требовательным, голодным поцелуем… Еще не все потеряно, еще можно вернуть ее, все исправить… Крошечные песчинки едва ощутимо покалывают язык, чуть слышно шуршат на коже. Никакого сопротивления. Лишь абсолютная послушность. Та самая послушность, которой он так долго и упорно добивался от нее. И, наконец, добился, дождался своего.
Песок течет, просачивается сквозь пальцы тоненькими неудержимыми ручейками. Стекает стремительно вниз по изгибу запястья, переливаясь и сверкая гранями множества мельчайших песчинок-крупиц. Его песок... Отныне он совсем не такой, как прежде: не тускло-желтый, сухой и сыпучий. Отныне он вишнево-алый и вязкий, вдоволь напоенный кровью.