Занималась заря очередного унылого дня. Вот уже которое утро начиналось с дождя, превращающего и так мрачный мегаполис в сплошное безликое серое пятно. Осень - пора увядания. Как природы, так и человеческого духа. Жухлая мокрая листва неприглядно падала на серый асфальт, отчего на сердце становилось безумно тоскливо и одиноко. Те яркие краски, что наполняли жизнь молодого человека, внезапно потускнели, а далее и вовсе исчезли, умерли, погибли в мире бетона и стали. Казалось, что весь свет окутала некая мутная и противная вуаль, что мешала разглядеть прекрасную суть мироздания, о которой так любят говорить творцы. Глупцы. Нет в этом городе ничего восхитительного и грандиозного. Такая беднота людской мысли лишь еще больше поглощала в меланхолию сознание человека, идущего по улице сквозь дождевые осадки и комки мерзких листьев, пристающих к подошве обуви. Он остановился напротив такой же лужи, как и остальные, и посмотрел на свое отражение.
Капюшон грязно-болтного оттенка прикрывал лицо мужчины, отчего нельзя было разобрать его черт. Руки в карманах куртки, чёрные штаны, испачканные в грязи, и кожаная сумка через плечо. На удивление, вода была чистой, отчего его образ можно было ясно лицезреть. Так же, как и лик фасадов зданий эпохи классицизма. Строгость формы, симметричность, немногочисленная лепнина, пастельные тона, превратившиеся сейчас в нечто отдаленно напоминающее цвет пыльной дороги. Все каким-то странным образом смешалось в одну черно-белую палитру.
Лишенный какого-либо цвета, индивидуальности; пустой и донельзя обычный пейзаж.
Как же скучно. До отвращения скучно. Настолько, что хочется лишь сморщить лицо от столь удручающей картины и убежать куда-то далеко-далеко, чтобы более не видеть этот мрак и ужас, который окружает и захватывает сознание. Страшно, когда приходит понимание того, что мысли постепенно отупляются, всю сущность подминает под себя будничная рутина, а мир, что раскинулся перед взором идущего, лишается своих насыщенных жизнью оттенков. И остается только бежать. Бежать, не видя куда. Главное - спрятаться от того обыкновенного, что заполняет разум. Чтобы не поглотило, не захватило, не уничтожило.
Безликие улицы сменяли друг друга очень медленно и вяло, небо продолжало низвергать на землю свои пустые слезы, что глухо ударялись о дорогу, а густые тучи все не хотели уступать яркому лучику солнечного света, затерявшемуся среди серой завесы обыденности. Но мужчина все шел и шел дальше, пока не оказался у огромного здания, выдержанного в том же классическом стиле. Он остановился у ворот и осмотрел его, как бы силясь запомнить постройку. Зачем ему это? Порою человеческие поступки слишком трудно объяснить. Помимо больших масштабов, оно ничем не отличалось: все та же угнетающая атмосфера, все те же тона, все такие же голые столбы деревьев с опавшей подле грязной листвой. Правда, людей было больше, чем раньше, значительно больше. Каждый суетился, куда-то бежал, что-то активно обсуждал по телефону или же тихо шел вдаль в только ему известном направлении, подобно молодому мужчине в капюшоне.
Медленно и чинно он шагал сквозь мокрый от дождя двор, холл на первом этаже, где сдал куртку в гардероб, турникет; так же без спеха поднялся на второй этаж, завернул налево, постучал в дверь номер сорок шесть и вошел в кабинет.
- Опаздываешь, Абураме. - Мужчина в черном деловом костюме обошел рояль, стоявший в центре класса, и сел за учительский стол, собираясь что-то записать.
- Более не поворотится сего непростительного поступка. Извините, господин Асума.
И здесь серо. На крышке рояля отражалось грязное дождевое небо. Потертый деревянный паркет. Стены, окрашенные в бледно-зеленый цвет. Если бы не великий черный музыкальный инструмент, комнату смело можно было отдавать под сарай, предварительно сняв несколько портретов известных композиторов разных эпох. Место, где творится искусство, уподоблено стремлению к упрощению и деградации. Не символично ли?
Шино взял небольшую стопку нот, поставил их на подставку, открыл крышку рояля и начал готовиться к игре.
- Подожди, я включу свет. Как-то уж слишком темно здесь, не думаешь? - Сарутоби был в необычайно приподнятом настроении, чего нельзя сказать об ученике.
- Мне все равно. Темнота скрывать имеет свойство недостатки.
Но не в этом случае. Затемненные углы лишь придавали бедности помещению. Жалкое зрелище, не более.
Наверное, лишь из-за желания прекратить этот бессмысленный фарс, Абураме положил руки на клавиатуру и начал играть.
Это была не музыка, лишь жалкое подобие на нее. Оборванная мелодия, абсолютно незапоминающийся мотив, скачущий бас. Что-то непонятное, хаотичное и устрашающее умы своим беспорядком. Его пальцы быстро скользили по клавишам то вверх, то вниз. Сплошные взлеты и падения. Левая рука как будто бы застряла на одном месте. Монотонность ритма, мерзкая мелодия, страшные музыкальные приемы. Жутко, рвано, странно. Под стать всей атмосфере города. Серо, оттенки серого, оттенки серости. Без вдохновения, без жизни, без любви. Ломаная энергия отдавалась слушателю, отчего хотелось только закрыть уши и выйти из помещения. Нет в этой музыки идеи и концепции. Они затерялись среди массы ненужных нот, отравляющих слух. Грязное сочетание звуков больно било по сознанию. Гремела настоящая война, образованная конфликтом между душой и суровой реальностью. Мерзко было слушать что-то подобное. Шум, стоял шум.
- Достаточно. - Учитель подошел к инструменту и стал подле ученика, посмотрев в его глаза сверху вниз. Крайнее недовольство читалось в суровом взоре черных очей.
- Я устал на каждой нашей встрече выслушивать очередное твое провальное произведение. Что с тобой? - И не было более в голосе прежней веселости, лишь холод да строгость. Под стать классу. Под стать этому блеклому миру. - И каждый раз в ответ ты молчишь. Мне это надоело. Возвращайся тогда, когда сочинишь по-настоящему достойное произведение.
Немного тишины и лишь спокойный ответ ученика:
- До свидания, господин Асума.
Он встал с банкетки и направился к выходу из класса.
Пусто. Очень пусто стало на душе. Который мерзкий день он приходил на занятие, а все оставалось как прежде. Неужели и настолько тонкий мир духовности смог огрубеть так сильно, что по своей материи теперь напоминал нашу действительность? Ему было больно осознавать собственную приземленность и никчемность. Рано или поздно у всех наступает безумно страшный и столь неминуемый творческий кризис. Когда человек выходит из своего привычного состояния или более не может творить так, как было доселе. Каждая грань души черствеет, огонь желания утихает, оставляя после себя лишь жалкий огарок, а разум закрывается от потока идей. И наступает процесс агонии.
Шино купил чай с лимоном и какую-то булочку с мясной начинкой. Голод дал о себе знать. Но каждый кусочек словно вставал поперек горла, и хотелось вырвать прямо в столовой. Тошно, как же тошно от своих же мыслей. Как же тошно от бессмысленной жизни.
А вокруг ходили люди с пасмурными лицами. Как будто все сговорились. Нет более красок, нет. Нечего описывать, не за что зацепиться, незачем думать об этой бессмыслице.
Он устало закрыл свое лицо руками. Зачем же еще больше расстраиваться, наблюдая столь жалкую картину? Уж лучше бы умереть или же забыть все на свете, чтобы тяжелые думы наконец-то отступили.
- Я могу присесть за ваш столик?
Абураме лениво приподнял голову от рук и исподлобья посмотрел на нарушителя покоя. Первое, что он увидел, - блеск. Радостный блеск жизни в прекрасных голубых, словно морская лазурь, глазах. Она смотрела на него бойко, живо, уверенно и даже несколько дерзко. Ее длинные волосы, собранные в хвост, светились, словно солнце, которое скрылось от взоров горожан уже как неделю тому назад. Создалось ощущение, будто бы девушка впитала в себя всю энергию дневного светила, чтобы озарять пути заблудившихся в потемках мрачного города, являющегося жертвой минимализма. Она так и стояла напротив Шино, ожидая ответа, когда тот, словно пораженный электрическим током, ошарашено всматривался в ее глаза. И тишина. Более он не слышал шумных переговоров студентов, столовых приборов и беспорядочного ритма человеческих шагов. Просто они мгновенно перестали быть значимыми. Казалось, словно вся сущность мужчины сфокусировалась на личности столь великолепной девушки, как будто вышедшей из сказки.
Блеск, она излучала блеск всем своим телом. Как яркий луч, что придает цвет предметам, ворвалась в его жизнь бурной волной. Словно целительница, девушка вмиг излечила больную душу человека. Чудо, это было чудо. Всего лишь один миг смог полностью перевернуть весь мир. И наступило блаженство, одарившее тело теплом. Он не заметил, как сказал ей присаживаться напротив. Как-то упустил этот момент. Да и неважно все это. Значимо лишь то, что в какую-то секунду все преобразилось, наполнилось красками и жизнью. Вернулся смысл и понимание этого мира, вернулось прежнее горение. Гореть, пылать, стремиться, бежать, преодолевать препятствия и снова бежать. Жить! Это все вернулось, озаряя путь, длиною в вечность. Творить. Надо творить, чтобы чувствовать вкус бытия.
Неведомые замочки раскрылись, давая безудержному потоку истины разлиться по всему телу человека, словно мед. И стало так хорошо, так легко! Ему казалось, будто у него освободились крылья, и теперь он может парить. Мужчина нашел ранее утерянную частичку паззла, отчего пустота, поедающая сущность и личность, уступила место доселе неизведанному чувству. Это была любовь. Первая, искренняя и нежная.
- Меня зовут Яманака Ино. Я учусь на вокальном отделении. А ты? - Казалось, девушку абсолютно не смущал тот факт, что мужчина напротив вот уже которую минуту всматривается в ее лицо.
- Абураме Шино, теория музыки, второй курс.
Он не хотел продолжать разговор. В его голове внезапно отчетливо стала формироваться мелодия будущего произведения.
- Девушка с волосами цвета солнца…
- М? - Ино удивленно посмотрела в лицо своему новому знакомому. Довольно странному, но такому интересному!
- Мое произведение. Будет называться так мое произведение.