Он по обыкновению сложил руки на груди, долго так стоял, не произнося ни слова. Я вернулась к прерванному занятию, прислушиваясь к его постепенно выравнивающемуся дыханию. Интересно, когда опасность минует, и угроза будет устранена, мне придется расстаться с этой аппаратурой? Наверное, будет ужасно непривычно не слышать всего, чем он занимается… Впрочем, он тоже будет как бы все время рядом со мной… Даже в ванной…
− А она влагоустойчивая? − с сомнением спросила я.
− Да, − ответил он, сходу улавливая мою мысль.
− Ужас. Мне придется совсем перестать стесняться, − негромко проворчала я под нос, на секунду забыв, что теперь мой обожаемый расслышит и самый тихий шепот…
− Мы в равных условиях, − напомнил он, рассеянно касаясь крохотного корпуса рации за ухом. Эти новые микротехнологии просто нечто! Я залилась краской, крыть-то было нечем… − Сегодня состоится очередное расширенное заседание, Рю. Мне нужно, чтобы ты прочитала всех, кто там будет присутствовать и, главное, нашла и запомнила все, что связано с… нашим делом, − Гаара-сама устало потер шею, снова усевшись в свое кресло.
− Я постараюсь. У меня есть кое-какие идеи на этот счет, − спокойно и, как мне самой показалось, твердо ответила я. А внутри все сжималось от страха: а вдруг не получится? Как я тогда в глаза ему посмотрю? Он ведь рассчитывает на меня! А сколько людей рассчитывают на него, и перед сколькими он чувствует свою ответственность… И что будет значить мой провал для него… и для них. Нет, нет, нет… Лучше об этом не задумываться и просто делать свою работу. Просто работать. Спокойствие и собранность, Рю. Вот твои главные козыри. Я взяла со стола три папки, которыми надо было заняться, и пошла к выходу. Его голос нагнал меня, как обычно, у самого порога:
− Через полчаса… будем обедать.
− Как скажете, Казекаге-сама. Я все приготовлю, − я поклонилась и закрыла за собой дверь.
Счастливо вздохнула: он придет к нам в архиваторскую. Шойчи-сан, наверное, снова приготовила какой-нибудь суперкалорийный сюрприз, от которого Гаара-сама будет сначала долго отказываться, а потом съест все без остатка. А на мне − основная часть. Сегодня это рисовые колобки с мясом в остром соусе. Надеюсь, ему понравится… А после этого, эх, после этого − заседание. Страшно-то как, живот весь в узел завязался, да уж, так я хорошо не поем. Не успела я отойти от дверей и на пару шагов, как столкнулась с Матсури. Куноичи натянуто улыбнулась мне:
− Добрый день, Фудзивара-сан.
Я тоже поспешила изобразить на лице хоть сколько-нибудь приятное выражение:
− Добрый день, Матсури-сан.
− А… Гаара-сама у себя? − зачем-то спросила она.
− Да. Работает, − строго сказала я. Однако Матсури не услышала в моем тоне явное «нельзя ему мешать». Или не захотела услышать.
− У меня к нему важное дело, − как бы оправдываясь, пояснила девушка. Я сообразила, что преграждаю ей путь, и хотя бывшая ученица Сабаку-сама вполне могла меня обойти, она явно предпочитала, чтобы я уступила ей дорогу. Мне это труда не составило:
− Пожалуйста! − один единственный шаг в сторону. И почему я так странно себя чувствую? Спокойно и уверенно. Заработалась, наверное. Матсури мигом оказывается у двери и входит без стука. А я, пожав плечами, отправляюсь своей дорогой. Я ведь и так услышу все, что будет происходить в кабинете Казекаге-сама. У этих раций просто удивительная чувствительность.
− Гаара-сама, − ее голос звучит чуть приглушенно, очень неуверенно и я даже так могу понять, что темноволосая девушка жутко волнуется.
− М? − интересно, оторвался он от работы или отвечает на автомате?
− Я… хотела… кхм… − еще она, пожалуй, краснеет.
− Мацу-тян, зайди позже, − ворчит Казекаге-сама, и совсем шепотом, скорее для себя, чем для нее, добавляет, − я никогда не разберусь в этих чертовых каракулях… Кто-нибудь научит Кана писать нормально?
− Простите… я только хотела… Через полтора месяца Праздник Фонарей… Я подумала, что…(длинная пауза) Сабаку-но Гаара-сама я приглашаю вас пойти со мной, − наконец-то осмелившись выдает она.
О, нет! Все ветры пустыни, я должна была сделать это первой! Почему она?! Родной, милый, пожалуйста, только не говори ей: «Да»! − мысленно взмолилась я.
− Сейчас не время, − как можно мягче (проклятие, почему он с ней так церемонится?!) отвечает Казекаге.
− Простите…− сдавленно продолжает она. − Я понимаю… но мне нужно знать ответ. Я хочу знать…
− Ты… − «А как же я?… мой фонарик…» − в приступе панического страха я перестаю себя контролировать, и слова исторгаются из груди, расплываясь по сознанию масляной черной лужей. Я зажимаю рот обеими ладонями, но уже поздно − он все слышал. Короткий вздох. Он решился. − Прости, но я не смогу, Мацу-тян, − уверенно произносит Сабаку-сама. А у меня кружится голова, и цветные пятна прыгают под закрытыми веками. Я обессилено прислоняюсь к двери собственного кабинета. Ноги не держат, всю колотит как в лихорадке.
− Вы… уже кому-то пообещали? − с отзвуком отчаянной надежды спрашивает куноичи.
Тишина отвечает за него. Я слышу, как хлопает дверь его кабинета и, отлепившись от своей опоры, ныряю внутрь. Не хватает только встретиться с ней в таком состоянии.
Ликовать мне не позволяло сочувствие… Я могла вообразить себе как тяжело воспринимается отказ любимого человека, а то, что она его любит не вызывало сомнений. И все-таки, все-таки, все-таки… Я была счастлива. До щенячьего визга.
Вот уж не знаю, каким образом, однако Гаара-сама уловил мое состояние и с озадачившим меня выражением, сообщил:
− Мне интересно, какого цвета будет твой фонарик, Рю…
− А мне − какого цвета ваш, − с замиранием сердца ответила я. Он хмыкнул. Наверняка еще об этом не думал, если думал вообще…
Праздник Фонарей − это самое главное событие осени. На нем чего только не происходит! С ним связаны тысячи легенд и суеверий. С давних времен повелось в праздничную неделю дарить друг другу бумажные фонарики… Когда внутри такого фонарика зажигают свечку, бумага окрашивается в разные символические цвета. Красный − вечная страстная взаимная любовь. Такими обычно обмениваются состоявшиеся пары. Желтый − неразделенная любовь. Зеленый − надежда на взаимное чувство. Яркий оранжевый − безграничное уважение. Фиолетовый − почитание. А если фонарик так и остается белым − дружеское расположение.
В поэзии и романтических пьесах сердца возлюбленных часто сравнивают с красным фонариком, а любовь − с огоньком свечи, который придает ему (фонарику) такой яркий цвет…
Получить приглашение на Праздник Фонарей всегда радостно… А в итоге подводится своеобразный результат кто сколько и каких фонариков получил. Я никогда не могла похвастаться большим их количеством и особым цветом… Но помню, года два назад наш Казекаге-сама, пройдясь по центральной улице Суны, был просто увешан гирляндами фиолетовых и оранжевых светящихся шариков размером с орех! Интересно, куда он их потом дел?
Мои размышления прервала Козуга-сан. Отдуваясь и пыхтя, старушка ввалилась в кабинетик и тихонько, по стеночке, а потом и с моей помощью, добралась до любимого стульчика:
− Эти строители когда-нибудь доведут меня до белого каления, и я покажу им, чего стоит Козуга Молния! − воздев к небесам сухой сучок коричневого пальца, произнесла она.
− Козуга Молния? − недоверчиво переспросила я.
− Да, − приосанилась женщина. − Пока я не вышла замуж за моего обожаемого и не стала носить фамилию Шойчи, мое имя гремело на все пять стран, − с нескрываемой гордостью поведала мне женщина.
− Пожалуй, это было задолго до моего рождения, − пробормотала я. В ухе раздался какой-то придушенный звук… Ах, да, Гаара-сама же все это слышит! Мы с Шойчи-сан переглянулись и по обыкновению рассмеялись… Если бы не поддержка этой женщины, ставшей мне очень близкой, не знаю, как бы я выдержала все это.
− Поди-ка сюда, деточка, − близоруко сощурилась старший архиватор, заметив гарнитуру. − Что это у тебя такое? − спросила она, когда я, подойдя ближе, наклонилась, чтобы она могла хорошенько рассмотреть вещь.
− Казекаге-сама велел носить не снимая. Это приемо-передатчик дальнего радиуса действия, − похвасталась я.
− Ага… − кивнула она. − Гаара-кун, тебе не кажется, что это уж слишком? − не успела я дернуться, как Козуга-сан, ухватив усик микрофона, четко выговаривая каждое слово, принялась делать внушение молодому человеку…
− Передай ей, что не кажется, и чтобы перестала говорить со мной, как с глухонемым, я и так все прекрасно слышу, − раздалось в наушнике. Я передала.
− А про зарядное устройство ты забыл, так? − сделала выпад Шойчи-сан, хитро изгибая седую тонкую бровь.
− М-м-м… Сейчас принесу, − протянул Казекаге-сама. Ох, и не любит он признавать за собой мелкие ошибки! − Вы уже все там приготовили для обеда? − строго спросил он, направляя беседу в другое русло.
− Он спрашивает, все ли готово для обеда, − пересказала я.
− М-м-м… Сейчас будет, − в точности скопировав его интонацию, подмигнула мне Козуга-сан. Я с укором посмотрела на старушку, вот ведь хитрая бестия! Она, оказывается, все и так слышит! Но как притворяется!
С удовлетворенным видом моя начальница отстранилась от микрофона:
− Рю-чан, накрывай на стол… И не забудь достать мое печенье, только осторожнее с ним, оно хрупкое…
− Да, да, сейчас сделаю, − с улыбкой ответила я, ныряя в шкафчик за тарелками и кружками.
И тут на меня накатило… Полагаю, это было самопроизвольное проникновение в предмет, а еще точнее − в рацию, что дал мне Гаара-сама. Оказалось, что он довольно долго носил ее при себе, все время забывая мне отдать…
Они сидят за маленьким столиком в его комнате вдвоем с братом. Поздний ужин, приготовленный кухаркой, конечно, вкуснее того, чем их потчует старшая сестра, но все же… Темари, Темари… Зачем же он так с ней поссорился? Надо было уступить, в конце концов… Но он не мог иначе, ведь она стала оскорблять Рю, а Рю − это… Это Рю.
Громко хлопнув дверью со словами: «Ухожу подальше от тебя и от твоих проблем!», − Тем удалилась. Теперь сестричка уже вторую неделю торчит в Конохе у «своего гения». Бедный Нара… он прячет усмешку за широкой салфеткой, делая вид, что стирает с губ соус. Вчера пришло письмо от Шики с одними восклицательными знаками… Конечно, Тем-чан это хорошо, только недолго… И она теперь не знает, как вернуться, не потеряв лица, так сказать… Что ж, пусть помучается, может быть, тогда поймет, что значит для него «эта бледная рыжая мартышка»…
Канкуро смотрит на него со странным выражением…В карих глазах брата тонкой дымной лентой опять извивается это. То, чему он так и не подобрал названия. После того как они с сестрой замечали такое, у Канкуро появлялась очередная пассия. Свое родство с Каге старший успешно использовал в качестве золотого крючка, на который иной раз ловилась весьма симпатичная рыбка. У него закрадывается в душу очень нехорошее предчувствие…
− Нам надо поговорить, Гаара, − темноволосый аккуратно складывает салфетку вчетверо и кладет ее на край стола. Он всегда так делает, когда разговор предстоит серьезный. В груди холодеет.
− Да… − отзывается он.
− Как ты относишься к… Фудзиваре-но Рю? − голос брата звучит настораживающее мягко.
− Непосредственно, − несколько грубовато отвечает он, понимая, куда клонит кукольник.
− Точнее… − просит брат.
− Я очень уважаю младшего архиватора и моего стенографиста Фудзивару-но Рю, − сдержанно уточняет он и чувствует, как переворачивается все внутри от одного звука ее имени. − Она великолепно справляется со своими обязанностями, а теперь еще и взяла на себя часть моих. Рю − прекрасный человек…
− И только? − недоверчиво склоняет голову Канкуро.
− Ты прекрасно знаешь сам, − начинает он… − И вообще, что ты хочешь сказать этим «и только»? − взрывается, вскакивает с места и нависает над братом.
− Она меня… заинтересовала, − откликается кареглазый, в упор глядя на него.
− Ты не посмеешь, − вмиг онемевшими губами едва выговаривает он. Жадный зверь ревности терзает сердце окровавленными когтистыми лапами. Он чувствует, как по телу разливается гибельный холод… − Ты не посмеешь, − гораздо менее ультимативно повторяет он, понимая, что если Канкуро попробует…
− Тогда действуй решительнее, братец − бросает старший. Потом встает, легонько кланяется и, насвистывая какой-то несложный мотивчик, исчезает за дверью.
− Гр-р-а-а-ах! − хрупкий столик ломается под ударом тяжелого костистого кулака. Еда вперемешку с осколками посуды и обломками дорогого дерева летит на пол… От рыка дрожат недавно вставленные стекла. С ребра ладони с тихим шорохом осыпается песок. Броня опять треснула. − Убью, − шепчет он, едва сдерживая заливающую сознание багряным потоком ярость. В эту секунду он готов снова перестать считать Канкуро родственником… в эту секунду он с болью признает, что брат прав…
Все это всплыло у меня в сознании и тут же погасло, будто свечка под порывом ветра, оставив только нечеткий отпечаток на сетчатке. Но если закрыть глаза, ты увидишь, как под веками распускается ее трепещущий огонек.
Я села на свой табурет и задумчиво посмотрела на проделанную мной работу… Все было аккуратно расставлено и разложено… Хорошо, что рисовые шарики еще не остыли… Значит, Темари в Конохе… Вот уж никогда не желала, чтобы из-за меня ссорились родные люди, хотя, чего греха таить, приятно было узнать, что он вступился за меня. А Канкуро… ну, пошутил, наверное… Хотя какие могут быть шутки с Казекаге… С очень неуравновешенным Казекаге в прошлом, который на все отвечал одним способом: «Сабаку Кью!».
Все ветры пустыни! Надо что-то с этим делать… Матсури, может быть, и первая, кто пригласил его на Праздник Фонарей, но, скорее всего, не последняя… А если ему понравится какая-нибудь… э-э-э… пригласительница? Я же помру на месте…
− Казекаге-сама, вы скоро? − спрашиваю я у рации.
− Уже иду, − отвечает она мне голосом любимого.
«Казекаге-сама, я люблю вас», − я впервые думаю так осмысленно, так четко, так кристально ясно. Простая фраза, но отчего ее так трудно произнести?