предыдущая глава– Братик, ты вернулся?
Мне не хотелось отвечать, но я же не мог просто промолчать и притвориться спящим.
– Да, Саске, можешь войти.
– Нет, я спать пойду. Тебя не было, и мама волновалась, а папа злился, но мама сказала, что это потому, что он тоже беспокоится. Хорошо, что ты вернулся раньше утра, спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Саске.
Утром следующего дня я спустился к завтраку. Ты и отец уже были внизу, а Саске сбежал сразу за мной. Мы ели молча, отец смотрел на меня неодобрительно, но, похоже, все, что он мог сказать, он уже высказал в прошлый раз. Брат сидел рядом со мной и явно был в приподнятом настроении, а ты о чем-то сосредоточенно думала.
Саске уже доел свою порцию и, похоже, ждал, пока я сделаю то же самое. Атмосфера за столом мне совсем не нравилась; я быстро допил чай и посмотрел на брата, который уже пару минут держал меня за рукав, словно боялся, что я снова уйду куда-нибудь, где он не сможет меня найти.
– Я тебе еще вчера хотел показать, – нетерпеливо начал он.
Отец перевел суровый взгляд на младшего брата, и Саске тут же замолчал, его щеки покраснели, а ты улыбнулась.
– Хорошо, пойдем, – я встал из-за стола, Саске последовал за мной.
Я слышал, как встали и вы с отцом, я обернулся. Отец был зол, потому что сейчас мне так легко удалось избежать его общества. Ты обняла его и прижалась щекой к его груди, потом посмотрела ему в глаза и что-то сказала. Я видел, как шевелились твои губы, но не разобрал ни слова. Отец посмотрел на тебя, и его взгляд смягчился, я быстро отвернулся.
Саске уже обулся и сбежал с крыльца, я на ходу надел сандалии и поспешил за ним. Он снова шел впереди меня. Брат привел меня в лес, где мы обычно тренировались. К деревьям были прибиты несколько исцарапанных и потрескавшихся от времени деревянных мишеней; однажды я показал ему, как можно поразить их все, даже ту, что была скрыта за огромным валуном. Сейчас я внимательно следил за его движениями: они были в точности, как мои, он запомнил их с первого раза, даже не активируя шаринган. Он мягко приземлился в двух шагах от меня.
– Смотри, я по всем попал, еще немного потренируюсь и даже лучше тебя стану.
Я осмотрелся и глубоко вздохнул.
– Ни одного куная в центре, а вот тут, – я указал на мишень за валуном, – тебе вообще повезло: он в самый край воткнулся.
– Итачи, ты совсем как отец, – насупился брат.
Я наклонился к нему.
– Но знаешь что? Пожалуй, если на миссии ты хотя бы ранил стольких вражеских шиноби, это было бы уже очень хорошо.
– Правда? – по губам Саске скользнула довольная и открытая улыбка, и впервые с прошлой ночи я вспомнил об убитом мной Сисуи. – Но вражеские синоби не будут просто стоять, как деревья. Я буду еще тренироваться, – его тон стал подчеркнуто серьезным.
– Конечно, не будут, – согласился я. – И что же ты будешь делать, если они прямо сейчас нападут?
– Здесь нет вражеских шиноби, и ты ведь сможешь меня защитить, – он запнулся и потупил взгляд. – Это же нормально, если ты защитишь меня сейчас?..
– Конечно, нормально, тебе ведь всего восемь.
Саске бросил на меня обиженный взгляд.
– Нет, не потому, что мне восемь, а потому, что товарищи должны защищать друг друга: если каждый будет за себя, то они миссию провалят, поэтому на задания никто не ходит в одиночку.
– Это тебе в Академии сказали? Ладно, пойдем домой.
«А, может, Сисуи был не один», – промелькнуло у меня в голове.
Ведь Саске прав: на задания не ходят в одиночку, а тем более на такие. Значит, он соврал мне, когда сказал, что пойдет один? Кто же мог быть вторым?.. И почему его не было на мосту? Он ведь вполне мог добить меня тогда, или еще как-нибудь помочь Сисуи.
«Но, похоже, лишь мы с тобой считаем, что это справедливо», – так он говорил…
Второй был на мосту, и им был я, а этот ублюдок Данзо дал задание не Сисуи, а нам обоим. Но какого черта Сисуи не передал мне этого, если все равно собирался меня убить? Сисуи не просто врал мне, он не доверял мне с самого начала. Я разозлился… Но если бы он сказал, я бы помешал ему в любом случае, а значит, я далеко не на все был готов ради Сисуи, и у него был повод для недоверия – значит все это действительно было неизбежно. Похоже, я просто пытаюсь оправдать себя.
Мы с братом еще долго сидели на крыльце и разговаривали.
– Отец постоянно говорит о тебе.
– Говорит, что со мной сложно?
Брат сосредоточенно смотрел на меня, но ничего не говорил.
– Знаешь, это не так уж плохо. Шиноби вообще недолюбливают. Мы ведь просто наемники и делаем все, что нам прикажут, – таким людям сложно доверять.
– Но разве?..
– Быть сильным – значит отстраниться от других, ты быстро становишься надменным. Тебе следовало бы задуматься об этом, ты ведь мечтаешь стать шиноби. Ты прав: несмотря на недоверие, которое часто разделяет сильных людей, шиноби никогда не ходят на задания в одиночку. Это значит, что пусть не дружба, не доверие, но что-то будет обязательно связывать этих людей, – я не знал, что связывало нас с Сисуи, но по определенной причине нам было легко находиться друг с другом.
Саске внимательно слушал меня.
– Но знаешь, мы с тобой – родные братья и, что бы ни случилось, это всегда останется с нами. Я и ты будем неразлучны: какие бы расстояния нас не разделяли, нас связывают крепкие узы – ни ты, ни кто-либо другой не сможет разорвать их, даже если они будут рождены ненавистью…
– Учиха Итачи! – донеслось до меня, это был голос Инаби. – Я должен поговорить с Учихой Итачи!
За Инаби вошли еще двое – Текка и Ясиро.
– Вы ворвались в этот дом, я не вижу ни одной причины, которая может оправдать такое поведение, – но они меня не слушали.
– На собрании не было двоих, почему ты не пришел?! Я могу понять, ты занят на миссиях в АНБУ. Но не забывай, что твой отец смотрит на тебя как на своего преемника. Ты мог бы проявлять больше интереса к делам клана.
– Я понимаю, впредь я буду больше думать об этом, теперь уходите.
– Мы уйдем, – подхватил Текка, – когда ты ответишь еще на один вопрос. Мы нашли тело Учихи Сисуи в реке Накано; он покончил жизнь самоубийством, похоже, он умер еще ночью.
– Он и был вторым отсутствующим.
– Сисуи был близок мне, как родной брат… Мне… Для меня это очень печальная новость, – я произнес это так, будто действительно не знал о его смерти.
– Мы как полицейское подразделение будем тщательно расследовать это происшествие.
– Расследовать самоубийство?
– Мы обнаружили предсмертную записку у него дома…
«Значит, и туда уже заглянули», – зло подумал я.
– Нет сомнения, что это почерк Сисуи, однако, тому, кто владеет шаринганом, скопировать подчерк не так сложно.
Текка протянул мне небольшой кусок бумаги. Я ничего не знал о записке.
«Я устал от своих обязанностей. Ни у меня, ни у целого клана Учиха нет будущего, я не могу ступить ни шагу по этому пути».
В моей голове отчетливо рисуется картина. Одну неделю и день назад я ухожу из его дома, именно тогда, когда он пытается сказать мне о своем задании, не потому, что его нужно было оставить одного, наоборот, я ухожу, потому что точно знаю, что не хочу слышать то, что он скажет. Он возвращается в комнату и пишет эти строки. Я не знаю, кому он адресовал их, может, ему просто нужно было выплеснуть разочарование, а он ведь не вел дневника, но звучат они, как обвинение в мой адрес.
«Ты такой же, как и весь этот прогнивший насквозь клан, Учиха Итачи», – это он хотел сказать? Или Сисуи написал это до моего прихода?
– Он был одним из самых талантливых шиноби в клане и заботился о его делах гораздо больше, чем ты. Я уверен, что такой, как он, никогда бы не написал эти строки.
– Мне не интересно, что вам кажется.
– Мы пошлем запрос на расследование в АНБУ, даже не пытайся что-либо скрыть от нас.
– Почему… почему бы вам ни сказать сразу: вы ведь подозреваете меня?
– Быстро же ты догадался, – ухмыльнулся Инаби. – Итачи, если ты предал клан, ты не уйдешь безнаказанным.
Лучше бы они не говорили этого, Я не смог сдержать себя и совсем позабыл о том, что Саске следит за тем, что происходит.
Все трое беспомощно валялись на земле. Теперь я понял, почему Сисуи был так уверен, что справится с миссией в одиночку. Они что-то говорили, сыпали обвинениями, я был готов убить их уже тогда. И сделал бы это, если бы не услышал голос отца. Но и он тоже лишь спросил о причине моего отсутствия.
– Я просто поднялся выше.
– Выше чего?!
– Этого, – я метнул кунай в веер, нарисованный на каменной стене, – этого жалкого клана. Вы и правда забыли о прошлом, зациклились на себе, на ваших мелочных обидах…
– Хватит, твоих слов более чем достаточно, чтобы взять тебя под стражу.
– Надоело нянчиться с тобой, Итачи!
«Черт, Сисуи, как же ты был прав, – я вспоминал каждое слово в его записке. – А это ведь было наше задание? Хотел, чтобы все тебе достались, еще и меня мимоходом убрать? Пожалуй, я не дам нашей миссии провалиться. У меня ведь нет выбора, да? Или они меня, или я их. Я не хочу, чтобы меня судили за убийство такого лживого ублюдка, как ты, черт!»
Я стоял и ждал, когда кто-нибудь из них нападет, наверное, я уже не мог скрывать эмоций, и ярость исказила мое лицо, дыхание участилось. Злость на себя, жалость к себе, желание оправдать себя… Только это кипело во мне и стремилось найти выход наружу…
А потом я услышал голос – громкий, высокий, полный отчаяния и страха голос младшего брата:
– Итачи, хватит, останови это!
И я будто снова почувствовал, как Сисуи держит меня за руку: он ведь хотел мне тогда сказать то же самое, и может все, что нужно было сделать тогда, – остановиться. Этот крик развеял все мои мысли, успокоил всю ту бурю, что бушевала во мне. Мне казалось, будто я долго находился в очень темной комнате, а теперь кто-то включил яркий свет, у меня подкосились ноги, тело тянуло к земле, будто меня наполнили чем-то тяжелым, а в ушах звенел голос брата и слова из записки Сисуи. Я безвольно упал на колени, волосы смешались с мелкой дорожной пылью.
– Я… я не виноват в смерти Сисуи, простите меня за все эти слова, – я с трудом выдавил это из себя, давясь пылью и сдерживая кашель.
Боль и унижение во мне боролись с чувством благодарности к младшему брату, который остановил меня; я посмотрел на него, но в его глазах был лишь страх. Я чувствовал, как ярость снова брала верх надо мной, я точно не знаю, но, быть может, он уже тогда заметил, что мои глаза изменились.
Отец сказал брату идти к себе. Инаби, Текка и Ясиро тоже покинули наш дом.
– Итачи, ты можешь подняться.
Я встал с колен и облокотился на стену совсем рядом с тем местом, куда я кинул кунай.
– Я никогда не понимал тебя, наверное, потому, что и не пытался. Но сейчас я хочу, чтобы ты успокоился и делал лишь то, что хочет от тебя клан. Возможно, ты поймешь меня когда-нибудь, а сейчас, что бы ты ни чувствовал, просто не смей мне перечить, я не смогу каждый раз выгораживать тебя перед кланом, не вынуждай меня соглашаться с ними, – отец мотнул головой в строну двери, через которую недавно выходили Инаби, Текка и Ясиро.
– Я понял, отец.
Опять он за свое, но теперь отец, действительно, словно боялся… Жаль, теперь я не смогу узнать, боялся ли ты меня или за меня.
Я хотел сразу подняться в свою комнату, но по пути решил заглянуть на кухню. Там я увидел тебя: твои глаза влажно блестели, и ты с трудом сдерживала рыдания. Я знал, ты часто плакала из-за меня, но никогда – при мне. Ты быстро подошла ко мне и обняла меня за голову, прижала щекой к груди и зарыдала. Я слышал твои тихие всхлипывания, но от них было так спокойно на душе: я уже не помню, когда ты еще подходила так близко ко мне.
– Итачи, пожалуйста… Пожалуйста, не иди против него, он ведь твой отец, понимаешь…
Ты тоже была на его стороне, я знаю, это была попытка защитить меня, но мне надоело прогибаться под всех. Не было во мне уже ни злости, ни обиды, но в тот момент я все решил. Я зря остановился тогда. Вам удалось лишь потянуть время.
– Мам, я устал, я хочу подняться наверх.
Ты быстро отпустила меня, стала тереть глаза и щеки. Ты отступила назад, тихо опустилась на стул, положила мокрые от слез руки на колени и слабо улыбнулась.
– Да, конечно, прости меня, я просто разнервничалась немного.
Я вышел из кухни и пошел в свою комнату, но до меня еще доносился твой тихий плач. Да, мама, ты все поняла правильно: есть во мне то, что даже ты не сможешь смягчить, какой бы чуткой ты ни была, как бы ни старалась заботиться обо мне. А сейчас я отдал бы все, чтобы сказать: «Успокойся, мам, все будет хорошо». Жаль, тогда эти слова были бы ложью.
Деревня и семья медленно, но верно убивали меня, я должен был уйти, и чем скорее, тем лучше для меня. Я слышал, как отец рассказывал брату о мангекью шарингане, даже упомянул об особых условиях. Я знаю, Саске просто волновался за меня, пытался задать вопрос так, чтобы отец не понял, что заставило его так заинтересоваться шаринганом. Но слишком многое произошло за последние два-три дня, чтобы не догадаться. Однако отец не спешил делиться такой ценной информацией с кланом. Да уж, сын-братоубийца, пожалуй, сильно бы подорвал его авторитет. Неужели он, правда, надеялся все это замять? За пределами Конохи я бы представлял некоторую опасность, а значит, меня будут искать. Добрая половина шиноби в этой деревне – просто мусор по сравнению со мной; другое дело – моя дорогая семейка. Вот и еще одна причина, по которой я не могу оставить вас в живых. Тем более, если я завершу миссию, АНБУ позаботится, чтобы за мной не шли хотя бы первое время – Данзо понимает, что в любой момент я могу сдать его со всеми потрохами.
Я также знал, что сегодня брат задержится в Академии – мне не хотелось, чтобы он путался под ногами. Изолированность моего дражайшего клана от деревни и отчаянное стремление отца оградить все происходящее за каменными стенами, расписанными красно-белыми веерами, от вмешательства вышестоящих тоже было мне на руку. Вот ведь… Шиноби до мозга костей, а может, и просто трусы, никогда не действуют в открытую. Я вспомнил, что Инаби долго ходил вокруг да около, пока смог, наконец, сказать о том, что подозревает меня в убийстве Сисуи, будто признание из меня вытянуть хотел.
Синеватый свет полной луны скользит по стенам, расписанным красно-белыми веерами, отец и мать ждут дома своего сына. Я иду, не спеша, по пыльной дороге, усеянной телами братьев и товарищей. Столько убил, а даже не запачкался. Усталой рукой я стер пот со лба и поправил защитную повязку. Все вокруг тускло светится голубым, даже лужицы крови. Из-за мелкой пыли, покрывающей дорогу, они никак не хотели впитываться. Красные капли похожи на рассыпавшиеся гранатовые бусины… Даже моя кожа, и так бледная, отливает синевой, и теперь я вовсе похож на мертвеца. Совсем скоро я подойду к последней двери, двери единственного дома, в который не успел зайти. Вот трещины на стене, и пыль здесь не такая, как везде: она скрипела на моих зубах и застревала у меня в горле, ей я дышал, в ней я валялся на коленях в ногах у тех троих, что уже мертвы, только папа остался.
Вот крыльцо, на котором сидели мы с братом, на котором мы прощались, когда я был маленьким, когда ты провожала меня в Академию. Скажи мама, был ли еще день, когда ты так ждала моего возвращения? Даже отец ждал сегодня, когда я вернусь. Я переступил порог и увидел отца. Он стоял в простом кимоно босой, но в руке зажат меч. Мы стояли друг напротив друга, было так тихо. Я атаковал первым; раздался приглушенный звон, а потом прерывистый стук откуда-то сверху. Губы отца зашевелись, кажется, он просто произнес твое имя. Вот значит, как: он запер тебя наверху, а ты выдала себя. Наверное, теперь он еще больше боится за тебя, мама. Следующим ударом я снова не смог достать отца: он двигался гораздо лучше, чем Сисуи, но лишь уклонялся; те, кого я убивал прежде, все со звериной яростью кидались на меня, а отец лишь парировал удары, а если я останавливался, он выпрямлялся и просто ждал следующей атаки. Его движения были плавными и спокойными. Я вспомнил, как мы тренировались вместе, когда Саске еще не родился, вспомнил, что когда-то я восхищался им, вспомнил, как смотрел на меня брат, когда я в лесу показывал ему, как поразить все мишени, – когда-то я таким же взглядом смотрел на человека, стоящего предо мной… И когда же мне в голову пришла мысль, что я смог превзойти отца. Он молчал и смотрел на меня с укором. Все еще надеялся, что я одумаюсь? И что дальше, если не я сейчас… Данзо точно не оставит тебя в живых…
Мне так хотелось снова упасть перед отцом на колени, рыдать и молить о прощении, но никакие слезы не могли смыть крови с моих рук. Я бы не смог уже смотреть в глаза ни отцу, ни тебе, ни брату. Теперь все кончено. Звон лезвий, монотонный стук, мягкий звук от босых ног, переступающих по деревянному полу… Открылся? Я уверенно занес меч и сделал резкий выпад вперед. И вижу твое лицо. Я так привык к этому монотонному стуку, что не видел, как ты сбежала со ступенек. Ты стоишь к нему спиной – руки раскинуты в стороны, грудь открыта – и смотришь мне в глаза. Твой взгляд гипнотизирует меня, я не могу двигаться… Ты улыбаешься, в твоих почти черных глазах с короткими, но так изящно изогнутыми ресницами я вижу жалость и свое отражение, вижу все свое одиночество, всю свою гордыню и холодный свет луны. Я с трудом отвожу глаза: на твоей блузке расползается темное блестящее пятно, где-то под ним должно было биться сердце. Твоя голова медленно и бессильно опускается на грудь… Значит, вот она – твоя последняя воля: все, что ты хотела, – защитить его.
Я вытащил меч из твоей груди, я видел, что ты хочешь приподнять правую руку, но жизнь уже почти покинула твое тело. Отец бережно подхватывает тебя под руки и прижимает к себе. Я видел, как тонкая неровная полоска блеснула на его щеке, он поднимает глаза на меня, и я понимаю – он больше не увернется… Я отступаю к стене, ноги не держат меня. Я смотрю на родителей, лежащих прямо передо мной… Это я убил… Но в голову не лезут ни воспоминания, ни оправдания, как после смерти Сисуи… Я понимаю, что ничто не сможет оправдать убийство матери и отца, которые любили друг друга, но еще больше любили своих детей, даже меня, хотя из всех людей, живущих на Земле, я меньше всего достоин твоей любви и любви отца.
Мой младший брат вернулся. Он смотрел на меня и что-то говорил, но слов я не слышал. Я смотрел в его глаза, такие же, как у тебя, наполненные жалостью и болью, но вместо обреченного спокойствия во взгляде Саске я видел неверие в происходящее. Лишь сейчас я понял, что он очень похож на тебя, даже внешне, и опять… Ни капли ненависти во взгляде, только жалость – это сводило меня с ума… Он даже не смог понять, что это я уничтожил всех, кого он любил. Я подошел к Саске и впервые использовал эти глаза – глаза, что дал мне Сисуи, для того, чтобы создать для брата мир с кроваво-красным небом и черным солнцем, отвратительный и холодный, полный лжи, предательства, тесный и маленький. Для того, чтобы он не мучил себя вопросом, кого винить в том, что произошло этой ночью. В этом мире были живы только двое – я и он. Его боль станет ненавистью, и он сможет отдать ее только мне. Одиночество – это бездна, такая глубокая, что ты никогда не знаешь, что за чудовище выползет из нее. Если бы я не сторонился всех, смог бы хоть кому-то довериться, если бы не боялся боли и предательства, не прятался за глиняной коркой, не ограничивал мир собой и своими проблемами… Я не хотел возвращаться в эту бездну, но у меня не осталось никого, кроме брата, остальных я только что убил собственными руками. А мне нужен был человек, который пойдет за мной и будет думать обо мне каждый день… Саске мог лишь ненавидеть меня теперь, но этого мне было более чем достаточно: он не забудет меня, а я никогда не забуду о нем, мы крепко связаны, и я могу не бояться одиночества и безумия… Я обрек брата на боль и страдания снова лишь ради себя, быть может, когда-нибудь я расскажу ему правду… И хотя бы перед ним успею извиниться.
Три года назад я снова встретил брата. Я видел боль, ярость и стремление защитить человека, который был важен ему гораздо больше, чем я. Я снова чувствовал, что стою на краю бездны, из самых ее глубин полз страх, страх совершения новых непоправимых ошибок… Только если я буду один… А за ним поднималась ярость. В тот день я вернул брата в мир, что создал девять лет назад. Так жестоко использовать на нем эту силу во второй раз, но это было жизненно важно для меня… Я не хочу знать, что будет со мной, если Саске забудет обо мне, какие бы расстояния ни разделяли меня с братом, нас связывают крепкие узы, и никто не сможет разорвать их, даже если они будут рождены ненавистью… Никто не имеет на это права.
Говорят, что время лечит, но и тысячи лет не достаточно, чтобы стереть все эти воспоминания; годы идут, но прошлое все так же мучает меня. Мое зрение сильно ухудшилось, и кошмары, являющиеся в моих снах, от этого кажутся еще ярче и реальнее. А если я ослепну, они будут единственным, что я смогу видеть. Хотя я многое осознал, до сих пор в моем прошлом слишком много вопросов, и они не оставляют меня в покое. Иногда я думаю, что не найду ответы ни на один из них. Я все еще не знаю, когда Сисуи написал ту записку, и допускал ли он то, что я мог ее прочитать; не знаю, кто больше виноват в его смерти. Конечно, проще всего обвинить во всем Данзо, однако, для меня он был всего лишь третьим лицом – не справедливо, что последнее слово останется за ним. Все же мы с Сисуи были достаточно взрослыми людьми, чтобы думать самостоятельно; все, что произошло между нами – личное дело только нас двоих… Быть может, виноваты были мы оба, но в живых остался только я, а значит, я и не должен винить никого, кроме себя. Я не знаю, что бы чувствовал Сисуи, если бы выжил тогда вместо меня. Теперь я понял, что не знал об этом человеке ничего. Я не могу предположить, что было бы, если бы я смирился с его смертью и не выступил против клана, и что случилось бы той ночью в нашем доме, если бы ты не встала между мной и отцом. Я уже не боюсь одиночества. Со мной сейчас один человек, он вовсе не похож на Сисуи, но зато похож на воду – он наполняет мою жизнь, хотя я слабо ощущаю его присутствие. Я чувствую, что теряю почву под ногами и разрушаюсь изнутри, но не вода является причиной этому, а гвозди, которых щедро отсыпал в меня Сисуи девять лет назад. Я не забыл ни слова из его обвинительной записки, быть может, поэтому до сих пор живы и остальные воспоминания о нем. Все, что связывало меня и его – скука и одиночество, сейчас я хорошо это понимаю, но тогда я тешил себя самообманом и верил в нашу дружбу и привязанность. Наверное, глина, из которой я сделан – не такой уж качественный материал, а может, она еще долго должна гореть, прежде чем окрепнет…
Я давно не видел брата, но, похоже, он все еще следует за мной, опьяненный жаждой мести и убийства. Пожалуй, даже за три года мое отношение к нему очень изменилось, я жалею о том, что не мог отпустить его, тогда я слишком много думал о себе. Я помню легкое головокружение, которое приходило вместе с воспоминаниями о брате. Сейчас же я чувствую лишь сладковатый пьяный запах, но я могу вдыхать его бесконечно. Все, что я помню о Саске, приносит мне покой – это печальная, но светлая память, я действительно любил брата и люблю до сих пор. Я никогда не смогу простить себе того, что оставил его в холодном двуцветном мире, и это оставляет терпкий привкус на губах.
Никаких камелий во мне так и не расцвело… Но кто бы ни наполнял меня и сколько бы запахов я не впитал, есть то, что всегда будет выше этого. Тонкая пленка на поверхности всего моего содержимого, смягчающая мою боль, обволакивающая каждое мое воспоминание и связывающая их воедино… Ты… Я, наконец, понял: тогда ты стояла спиной к отцу не потому, что хотела спасти его жизнь. Ты прекрасно знала, что без тебя он не проживет долго. Все, что ты хотела – показать и запечатать в моем сознании этот взгляд и память о нашей семье, о том, что вы с отцом любили меня и младшего брата и принимали все мои ошибки и выборы, могли простить все мои грехи. Я понял, наконец, как дорог был тебе и отцу, и понял, чем дорогой человек отличается от всех остальных. Только он может растоптать тебя, поставить на колени и отсечь голову – лишь ему ты это позволишь, лишь ему простишь…
Это – главная причина, по которой я не забыл Сисуи: пусть это были односторонние узы, и голову он мне так и не отрубил, но когда-то я верил в то, что он мне дороже брата, отца и тебя… Тебя, стоящей спиной к отцу, тепло и грустно смотрящей на меня… Твой взгляд гипнотизирует меня, я не могу двигаться, а потом твоя голова медленно и бессильно опускается на грудь…
