Целый час: похороны давно завершились, кладбище – если этот бесконечный мраморный ряд с прямыми, одинаковыми плитами можно было так назвать – опустело. Близкие друзья ушли последними, остались только она и Шикамару. Кто-то сказал ей, что Нара отомстил за смерть сенсея. Она хотела казаться благодарной. Но не могла: у нее просто не хватало сил.
Одного взгляда на серьезного парня с каштановыми, собранными в хвост волосами хватало, чтобы вспомнить тот экзамен на чунина. Чтобы вспомнить Сарутоби…
- Видишь этого парня? - Асума с довольным видом пожевал губами потухшую сигарету и потянулся за спичками, чтобы снова зажечь ее. - Спорю, он станет чунином одним из первых. Его потрясающие способности к размышлению, айкью выше двухсот, планирование и стратегия боя…
- Планирование и стратегия… - тупо глядя в одну точку, повторила Куренай.
Нара бросил на нее удивленный взгляд, но ничего не сказал. Снова тишина, давящая, без звуков, без всхлипов – доказательств того, что она еще не умерла от этой боли, разрывающей изнутри.
Почему она узнала это именно так?
Почему его тело сожгли, а прах ссыпали в керамический кувшин и запечатали?
Почему отдали ей, словно отдавали обычную посылку без обратного адреса?
Почему равнодушно поставили еще одну плиту с именем, которое сотрется лет через двадцать и оставит после себя лишь унылое напоминание символом бессмертного Листа?
Почему, почему? Она не заметила, как поглаживающая теплый камень рука со всей силы опустилась на его гладкую поверхность. Что-то неприятно хрустнуло, а потом Куренай подняла руку и поняла, что по безымянному пальцу тоненькой струйкой течет кровь. Приподняв кольцо, она долго осматривала порез, который сама себе нанесла, слишком углубляясь в свои мысли.
Она не должна была отпускать его. Она не должна была прощаться с ним.
Эти цветы были прекрасны, прекрасным был день и воспоминания о предыдущих днях. И не только о днях. Прекрасной была зарождавшаяся внутри нее жизнь. Одна мысль не давала Юхи покоя, но она была такой глупой, что женщина старалась выкинуть ее из головы. Когда Асума уходил на миссию, он сказал ей «прощай» – возможно, из-за того, что был слишком занят своими тяжелыми мыслями и не особо задумывался, что говорит. Она хмуро попрощалась с ним, кляня его вернуться, но Сарутоби лишь весело отмахнулся: он всегда так делал.
Рискованный игрок, Куренай он больше напоминал Тсунаде, чем своего собственного отца. И не верил в смерть, до последнего не верил.
А потом опали лепестки, и она сразу поняла: его больше нет. Просто, легко, без истерик. Только лейка выпала из ее рук и покатилась по полу, разбрызгивая воду вместо ее невыплаканных слез.
Ниндзя не показывают своих чувств даже дома, даже в одиночестве. Они сидят, съежившись, в углу, раскачиваясь и держась одной рукой за живот, а другую приложив к груди – туда, где бьется сердце. Сидят целую ночь, а наутро ватными ногами, передвигаясь еле-еле, словно оттягивая смертную казнь, подходят к двери, слыша стук.
- Юхи-сан…
Двое джонинов. Один – молодой, очевидно, новенький в АНБУ – протягивает ей какую-то записку. Он силится продолжить, но, глядя на черные круги под глазами и растрепанные черные волосы, только что-то лопочет, пятясь назад.
А в десяти шагах, повернувшись к ней спиной, стоит Генма. Протектор тускло сверкает – его так просто спутать с Изумо, если не приглядываться. Интересно, он жив? Или его тоже… Она непроизвольно отступает вглубь темной квартиры. Тут еще остался запах Асумы, который она ни с чем не спутает, – словно спасение от яркого, серого реального мира.
Плечи Генмы напряжены – его напарник недоуменно распахивает глаза, не понимая, отчего Ширануи молчит. Наверное, это он должен был сказать. Джонин уходит, следуя хриплому приказу семпая, а Генма все так же стоит, потом подходит к Куренай, зарывается лицом в ее волосы. И они час стоят на пороге дома, не двигаясь: он – не отнимая лица от ее плеч, по которым волной рассыпаны локоны, она – не произнося ни слова, обнимая его за плечи и пустым взглядом осматривая улицу…
- Я защищу его!
Она удивленно подняла глаза, осознавая, что все это время разглядывала треснувший камень обручального кольца.
Нара стоял слева от нее, чуть впереди: так ей было видно его спину и – немного – бок и часть лица. Как когда-то Генма. Его плечи подрагивали, и она удивленно поняла: Шикамару плачет. Нет, даже рыдает, как никогда остро напоминая ей настоящего Шикамару: такого, какой он есть, отбрасывая маску и воспитание ниндзя. Пятнадцатилетнего подростка, потерявшего друга и наставника.
Юхи поднялась с земли, отряхивая черное платье от налипших комков, и медленно сделала шаг вперед, протягивая руку к его подрагивающему предплечью. Глядя на него широко раскрытыми глазами.
- Я защищу вашего ребенка! - захлебываясь злыми, несправедливыми слезами, пообещал он, до боли сжимая руки в кулаки, царапая кожу ногтями, поднимая глаза к темнеющему небу. - Защищу, несмотря ни на что, сделаю все, что мне придется ради этого сделать. Я не позволю быть себе таким беспечным, как раньше, я больше не позволю себе допускать ошибок.
Слова сыпались из него, словно он долго сдерживался и сейчас торопился сказать их, чтобы не передумать и ничего не забыть. Он глотал окончания, делал перерывы на короткие всхлипы, сжимал зубы и снова говорил, а Куренай молчала, зная, что все, что он сейчас скажет, все, что пообещает, – все так и будет.
- …Я больше никому не позволю отнимать у меня близких людей! Клянусь!
Она, наконец, тронула его плечо, и Шикамару с готовностью развернулся, упрямо вглядываясь в ее расширившиеся черные зрачки.
- Вы плачете… - растерянно произнес он, успокаиваясь и оттого выглядя немного забавно.
Он глупо начал рыться по карманам в поисках платка, но она только замахала рукой, радостно улыбаясь. Слезы катились у нее из глаз, но женщина впервые за последние три дня улыбалась, чувствуя на щеках соленую влагу.
Она жила – мир снова наполнялся красками, он больше не был сухим и бесцветным. Внутри нее жил их с Асумой ребенок – и он будет защищен, даже если она умрет.
Она отпустила его и продолжала жить дальше: с воспоминаниями, с его друзьями, с его миром. Со всем тем, что он хотел защитить, ради чего он ушел от нее.
Занавески в ее квартире всегда будут зелеными – его любимого цвета, и она никогда не уберет их фотографий. А ее ребенок и вся Коноха никогда не забудут, кто такой Асума Сарутоби.
- Выбрось эту гадость изо рта.
Он не успел понять, что случилось, как порыв ветра безжалостно вырвал незажженную сигарету из его рук.
- Ты противоречишь сама себе: эта гадость была зажата у меня в пальцах, - не оборачиваясь, сказал Шикамару.
Сумерки не давали разглядеть появившегося, но ему и не надо было. Он бы легко узнал ее по голосу или по манере всегда напоминать о своем появлении.
В любое другое время он бы съязвил, но тишину погоста не хотелось омрачать ненужными фразами.
Темари прошла мимо него, и он соизволил бросить на нее взгляд: тот же пыльный симпатичный костюмчик, что так запомнился ему за все это время. В ее руках что-то мягко зашуршало.
- Ты ведь только прибыла в Коноху? - внезапно осознавая, спросил Нара, только чтобы не показывать неловкость.
Она кивнула, не оглядываясь, положила что-то на черный мрамор и, поднявшись, отошла.
- Я собрала кое-что по пути, - Темари замолчала, разглядывая, как луна медленно поднимается, освещая разбросанные голубые цветки – слезы на бездушном камне.
- Незабудки?
- У тебя глаза красные, плакса, - вдруг прошептала она, бросаясь к нему на шею и пряча лицо, стараясь спрятать рвущиеся наружу рыдания.
Сабаку но Темари не плачет, никогда не плачет – это только подрагивают хрупкие, в общем-то, плечи, это сжимаются тонкие, до невозможности красивые пальцы на его плечах.
- Сама ты плакса.
Она ведь бросилась сюда сразу, как узнала о случившемся, правда? Она ведь умоляла узнать, все ли с ним в порядке, не делала остановок в трудном пути?
Чувствуя внутри что-то безумно теплое, Шикамару подхватил проблемную женщину на руки и понес к выходу – туда, где свет пробивался через зеленые занавески. Туда, где жила Коноха.
