Жило-было чудище заморское, с жабрами да с очесами рыбными, в земле благодатной, Деревней скрытого Тумана прозывающейся. И умело оно воду из чрева своего извергать, да так, что жители местные, яко фанаты вротсмотрящие, дивились сему да потешались. И звалось то чудище Кисамушкой, по батюшке да по клану Хошигаке именуемым. Способностью своею чудной добывал он себе на жизнь, на площади главной выступая, ибо не умел больше ничего делать, кроме как пускать фонтаны да своею палкой мохнатой, в бинты завёрнутой, махать. А мальчишки вредные, кои в той земле Генинами зовутся, всё дразнили его «мечником», за палку его огромную, небывалую.

И так он жил себе, поживал, да вдруг смертная скука его одолела. Захотелось ему друга сердечного, коему смог бы он поверить все тайны души своей, с коим мог бы вести беседу дружескую, нескончаемую. Да не встречался такой в Деревне тумана скрытого, ибо никто не мог чудище наше понять, утешить да посочувствовать судьбе его нелёгкой. Боялись люди добрые вида его рыбного.
Да и стать персонажами фанфиков яойных не желали, кои глумливыми Чунинами писались в Летописи.

И так, скучая, шёл Кисаме Хошигакович однажды по площади своей знакомой, домом ему ставшей, да видит вдруг столпотворение. Люди кричат, смеются, мальчишки-генины улюлюкают, радуются потехе нечаянной. Гнев взял Кисамушку, вздумалось ему, что кто-то другой на точке его посмел народ добрый развлекать. Подошёл он к виновнику сего и видит: стоит в круге людей молодец добрый (или злой, про то Кисаме ещё не ведал). Кудри его темнее ночи тёмной, сам он статный, пригожий, да вот был у молодца изъян один – очи его были цвета красного, яко у нечисти проклятой, али какие у кузнеца Трофима бывают после пития воды огненной. Подумал Кисаме, что второе сравнение вернее будет, ибо молодец, странные движения руками сделав, вздохнул поглубже да огонь из себя извергнул, точь-в-точь яко Кисаме воду извергает. Подивился этому Кисаме, ибо думал, что один он такой чудный и странный. Решил он познакомиться с этим молодцем, да по возможности своей выведать, как же он так огонь в себе хранит и по воле своей выпускает. И молвило ему чудище наше:
- Как кличут тебя, добрый молодец? Из каких земель ты, да кто родом?
Взглянул гость красноглазый на него, ухмыльнулся и стал про себя трепаться:
- Имя моё – Итачи, по клану да по батюшке Учихой прозываюсь. Пришёл из Деревни Листа скрытого, что за тридевять земель находится. Ушёл я от земли родной потому, что захотелось мне подвиг свершить небывалый, славу да почести заработать, и вернусь тогда я на Родину, и будет уважает меня народ честной, да царь наш, Хокаге Третий.
Пригрело сердце Кисаме, взыграла кровь его водная - возрадовался он, что не сидеть ему теперь сиднем на одном месте, а можно с этим молодцем путешествовать. Да и не грех подвиг свершить, чтобы не только землю существованием своим обогащать, но и от разных тварей поганых её очищать. Ведь в те времена, что не подвиг – то убиение Биджу али Орыча – змийства, на всю Страну Полей Рисовых известного.
Ненавидел Орыча Итачи Учихович, ой как ненавидел, да неизвестно за что: али подлость ему змийство то сделало, али братца его случайно уволокло куда – то неизвестно. Но решил Итачи извести смерда проклятого, змей плодящего по всей земле.

Долго ли, коротко ли, да сбежал наш Кисаме с этим странником красноглазым. Разъяснил ему Итачи, что красные глаза его – не плод запоев беспробудных, как все считают, а дар великий, предками преподнесённый. Спросил Кисаме, в чём дар глаз этих заключается, но Учихович покачал головушкой только, да и плюнул.

Бродили они вместе по полям, по лесам, по рекам. Узнал Хошигакович, что не только в нём вода существует, но и в других местах. Радовался он, словно Генин, каждой речке или ручейку, да омрачалась радость его. Видел он печаль Итачи, видел его хмурый взор красноглазый, да всё гадал, отчего Учихович так невесел. Захотелось ему поддержать попутчика своего, да развеселить шуткой потешной. Но кроме как водой играться, не мог он более придумать ничего. И так шли они молча, каждый свою думу думая.

И вот, наконец, подошли они к лесу дремучему, тёмному. Не понимал Кисаме, отчего они сюда пришли. Явилась в его головушке буйной мысль, коя многим детям в детстве говаривалась: «Чем дальше в лес, тем больше маньяков». Упал наш Хошигакович духом, да посрамил его Учихович - дескать, он не боится, а Кисаме с внешностью его и подавно всуе бояться. После объяснил, что именно здесь, в лесу, логово Орыча мерзопакостного находится. Пока Итачи объяснял это нашему Кисамушке, день к ночи подошёл. Развёл молодец-странник костёр на полянке перед лесом, как обычно огонь из себя извергнув, да чудище наше, огня яркого испугавшись, загубило водою своей и костёр, и весь хворост, ранее собранный.
Сверкнул Итачи очесами своими, прорычал:
- Пропади ты пропадом! Исправляй оплошность свою, а то негоже будет в лесу да без костра-то!
Опечалился Кисаме Хошигакович, да не время было печалиться, ибо надоело ему печалиться, так что собрался наш богатырь с духом и пошёл один в этот лес дремучий – сухого хвороста собрать.

Идёт он по лесным тропинкам непроходимым, да каждого шороха шугается. Собрал бы Кисаме хворосту, да нет мочи от страха-то. Подумал он было, что отманьячит его Орыч, найдёт его одного, в лесу заплутавшего, да и бросился со всех ног, без оглядки бежать. А куда он бежал, то ему неведомо было. Бежал он, бежал, за собой мокрый след оставляя, да не заметил коряги проклятущей. Запнулся богатырь наш, и память о себе по той борозде оставил. Встал он да оглянулся: дупло заметил, что в дубе старом было. Захотелось ему вдруг проведать, что там есть, в дупле-то том. Забрался он туда, да и видит: лежат на сухой соломе ровно восемь яиц синих, небывалых.
Подивился тому Кисамушка. Не раз на площади базарной видел он яйца, курьи да иные другие, но чтобы синих, тех не водилось в земле его. Решил он узнать, что это за чудо такое, да и взял яйца три на пробу – для яичницы. Глядишь, сойдут, сиречь всё вынесет его желудок. Вышел он из дупла и стал думать, как возвратиться к Итачи, другом ему ставшему за весь их путь нелёгкий.
Думал он долго – только стала заря заниматься, а Кисаме уж по следу своему мокрому идёт, сквозь заросли пробирается непролазные.
Вышел он на полянку уже знакомую, да очи его рыбьи на лоб полезли: вся полянка изрыта, сожжена огнём. Смекнул Хошигакович, что в том Итачи виновник, и кинулся искать собрата своего. А кинулся он на шум, что из-за кустов раздавался.
Знал Кисамушка, чуял душой, что на смерть верную кинулся, да негоже было попутчика своего в беде оставлять. Выбежал он из кустов, да и видит – сражается богатырь Итачи Учихович с целой ордой чудищ мерзких. Понял головушкой своей Кисаме, что образина с шеей змеиной да с патлами, по ветру как тряпьё развивавшимися, – то Орыч. Скривился Кисаме от вида его склизкого, противного, что аж наружу чуть богатыря не вывернуло. Но стал он мужаться да других чудищ рассматривать.
А было чудищ вместе с Орычем ровно три. Второй, с очесами яко у Итачи, тоже красноглазый, с волосами яко у Итачи, тоже чёрными, как дёготь, с мордой надменной, такой, что Кисамушке нашему, раз на него взглянувши, белый свет не мил стал. Третий, на хорька мордой похожий, с четырьмя глазами, с шерстью седой, клокастой, не лучше самого Орыча был.
Заорал Кисаме клич боевой:

- Ах ты, гадина падлючая, полохало лысое! Не смей Итачи-богатыря трогать, басурман нечестивый!
У чудища третьего от отваги Кисаминой аж два ока выпало. Взревела вторая образина, к Хошигаковичу поползла. Вздохнул Кисаме поглубже, да и плюнул прямо в морду гадине-то. Та в плевке Кисамином потонула и сгинула бесследно.
От расправы такой над собратом своим выпало ещё два глаза у седого чудища. Стало оно метаться по полянке, очеса свои искать. Не растерялся Хошигакович: подскочил к басурману, да и снёс ему буйну голову своей палкой мохнатой. Брызнула кровь поганая, да и облила всего Кисаме. Стало ему плохо, гадко, в головушке помутилось, да и пролился наш богатырь на травушку, ум да разум потерял. Помнил только перед тем как упасть, что сверкнул Итачи очами своими, да рёв главной образины – Орыча проклятого.

Очнулся он уже глубоко за полночь. Кругом тишь да гладь, словно и не было сражения великого. Встал Кисамушка, огляделся: не видать славного Учиховича, не видать и Орыча мерзопакостного. Пробормотал Кисаме:
- Видать, уволокло чудовище его в логово своё. Спасать надобно добра молодца.
В очи ему сразу бросилась борозда огромная. Видно, Орычем оставленная. По ней Кисамушка и пошёл.

Уж заря заниматься стала, да не видно Хошикаговичу её. Бредёт он по лесу непролазному, тому самому, в котором давеча затерялся. То и дело натыкается он на следы от лапищ уродливых, на следы склизкие. Противно Кисамушке, а идёт он, идёт, чтобы друга своего из беды выручить.
Наконец набрёл он на место заветное. Кончались следы змеиные. И тут распознал он место то – точь-в-точь тот самый дуб, в котором он яйца невиданные нашёл. Вспомнил Кисамушка о трёх яйцах, что взял отсюда, да и вытащил их – проверить, не разбились ли. Ан-нет, целы были. Залез Кисаме во второй раз в дупло. Остальные яйца были на месте, но вот чудо какое – не пять их, сколько Кисаме оставлял, а шесть. Почуял неладное Кисаме. Решил он во чтобы то ни стало разгадать, что за яйца такие странные и при чём здесь Орыч, да и взял с собой все яйца, сколько было их там, сиречь ровно девять вышло.
Но где разузнать о них – то ему неведомо было. И решил Кисамушка о том местных жителей расспросить. Авось видели они чего, слышали, али каким другим способом знают о вещах странных, в этом лесу происходящих.

Долго ли, коротко ли, но набрёл он на избушку. А потому набрёл, что ещё издали услышал крики да брань из неё доносящиеся. Подошёл к ней Кисамушка, в дверь постучал. Смолкли голоса тотчас, и открыла ему дверь женщина розоволосая. Удивился Кисаме такому оттенку редкому, да вовремя сообразил, что он сам синий, и промолчал. Проорала баба так, что у Хошигаковича жабры заложило:
- Чего надобно? Кто ты и откуда?!
Только Кисамушка хотел на вопросы сии ответить, как исчезла баба в избе, и снова полились оттуда брань да крики. Вошёл наш богатырь в избу, да видит: бранит она мужа светловолосого, а тот бегает от неё да ворчит всё время. Возопил Кисаме не своим голосом:
- Да где же то видано, чтобы баба над мужиком власть имела?!
Возопил, да и получил сразу по головушке кочергой. Сильна та женщина была: отлетел Кисамушка от удара этого в другой конец избы, водичка из раны хлестнула, в очах помутилось. Но вспомнил он об Итачи, встал, оправился да подумал, что вежливее быть надо с нею. И спросил он её опасливо:
- А не знаете ли вы случайно, где чудище ужасное, что Орычем прозывается, прячется?
Как услышал имя чудища мужик тот, так вскочил сразу, завопил:
- Ух, как найду его, да убью тварь поганую! Будет знать, как друзей наших да соседей таскать в логово своё пакостное!
Снова баба его кочергой огрела, забранила:
- Не болтай, хрыч, чего не знаешь! Не справиться тебе с ним, тебе-то, неженке!
Подумал Кисаме, что правда её – скорее баба эта справится с Орычем, чем он али хотя бы мужик этот. А мужик вскочил, забежал за Кисамушку, за спиной его могучей спрятался, да шепчет ему тихонько:
- Слушай, богатырь, а не сможешь ли ты меня, несчастного, от этой ведьмы розоволосой выручить? Я в долгу не останусь – раменом тебя одарю…
Завопила баба воем истошным, бросилась на него. Но решил Кисаме на своём настоять, да и совершил подвиг для него тяжкий – перекричал он мегеру:
- Так знаете вы, люди добрые, где Орыч засел?!
Ответила ему розоволосая:
- Про то не ведаем, но знаем, кто может тебе помочь с делом этим нелёгким. Давно хотим мы, чтобы извёл кто-нибудь гадину ползучую. Повадился он у нас детей малых похищать, да людей пожирать. Вот недавно соседа нашего хорошего увёл, Саске звали. А какой хороший кузнец был…
Вставил светловолосый мужик свои пять копеек:
- Выручай, богатырь! Избавь нас от Орыча треклятого! А поможет тебе в этом старец Джирайя с горы Жабьей, коего Развратным кличут… - улыбнулся лукаво мужик, заблестели очи его.
Да баба его не спит, уже кочерга на его головушку примостилась:
- Ах ты, потаскун! Седина в бороду, бес в ребро! Ещё раз узнаю, что ходил к нему, – укокошу!
Потерял терпение Кисамушка, растопался ногами, да и повторил в который раз:
- Так где же старик этот проживает?! Говорите, а не то…
Заверещала баба, замахала руками:
- Не гневайся! Отсюдова всего вёрст десять будет. Сказывают, знает тот старец какую-то тайну Орычеву…

А Кисамушка наш уже давно бежит в сторонку нужную. Радуется он, что близок час избавления его друга Учиховича славного. Долго сказка сказывается, да быстро Кисаме бегает. К закату пришёл он к старцу, про которого ему баба сказывала. Подивился Хошигакович полчищам лягушек склизких, на той горе обитавших. Разыскал он старца нужного. Сидел седой старец на огромной жабе, кою Кисаме никогда не видел. Полосы красные от очей его пролегали, а волоса, длинные и белые, торчали, яко палка Кисамина. Открыл Джирайя очи, спросил Кисамушку, как водится, кто он да откуда. Но не время было в приветствиях расплываться, и сразу Кисаме стал о деле говорить:
- Прибыл я к тебе, старче, по делу важному. Сказывают, знаешь ты, как Орыча сгубить. Расскажи мне о тайне его страшной, а я уж отблагодарю тебя, не пожалеешь. Воды будет – захлебнись!
Хмыкнул старец, да и отвечал:
- Ну, богатырь, поведаю я тебе тайну Орычеву, да с одним уговором: найди мне девицу красную, прекрасную, чтобы ухаживала она за мной да в старости утешала.
Закачал головой Кисаме:
- Прости, старче, но не по таким я делам. Вот воды – пожалуста, могу достать…
Подумал старец с минуту, да заговорил:
- А огненную воду можешь достать?
- А как не достать, достанем! Только открой мне способ, как Орыча победить. Друга мне выручать надо.
Вздохнул Джирайя, уселся на жабе поудобнее, да начал свой рассказ:
- Сказывают, где-то в лесу этом есть дупло заветное, а в нём яйца синие…

Булькнул Кисаме, да вытащил все девять яиц, кои с ним были. Булькнул и старец, удивился.
- Ты нашёл их! Теперь проще тебе будет, богатырь. В одном из яиц – смерть Орычева. Разбей их все просто, да и делов.
Нахмурился Кисаме. Жалко ему было яиц, хотел он яичницы, ой как хотел. Да и цвет яиц о его цвете кожи напоминает, сердце воспоминанием греет. Да дороже ему был Итачи, и послушался Кисаме старца. Грянули оземь все девять яиц. И тут чудо произошло: восемь людей стояло теперь на месте яиц разбитых, и только из одного выпала змеюка мёртвая. Смекнул Кисамушка, что то была смерть Орычева. Возрадовался он, что нет больше змеюки поганой на свете. Но больше возрадовался он, когда среди людей восьми увидел Итачи славного. Совсем Кисамушка от радости голову потерял, почеломкаться с ним хотел, да вовремя сообразил, что будет потом что глумливым Чунинам в фанфиках яойных обсудить, да и удержался. И принялся незнакомых людей рассматривать по своему обыкновению: была тут девушка синеволосая, с невиданным цветком в голове; рыжий парень, весь в железяках странных; было там и растение, на человека походившее, в чём Кисаме тотчас усомнился; белобрысый мужик с косою красной, видать, для трав особых; старик, весь зашитый-перешитый, как носки Кисамины; юноша с волосами светлыми, длинными; совсем даже паренёк младой, волоса красные, да тело его на дерево походило больно. Последний в маске был чудной, оранжевой. Стал он тотчас прыгать, скакать да «свобода» орать. И все они были в одёже одинаковой, и на Итачи тоже одёжка переменилась. Пучит на них очи рыбьи Кисаме. Ничего не понимает. А рыжий в железках, видать, главный среди них, выступил вперёд, Кисаме поклонился да молвил:
- Спасибо тебе, рыбный человек, что ты нас всех от Орыча мерзопакостного спас. Он нас по одному ловил да в яйца превращал – унижение, поношение страшное! Но раз мы на свободе, то, значит, конец змеюке настал.
Заорал парень в маске:
- Уии! Айда, рыбёшка, с нами путешествовать! Столько дел славных сделаем – все нас бояться будут! Я хороший мальчик!
Согласился Кисаме, и началась у него жизнь новая, необыкновенная…

Вот и конец пришёл сказанию нашему. Старца того Кисаме залил водой огненной, как и обещал, и с тех пор Джирайю видели лишь по канавам да по оврагам глубоким, с жабами рядом.

Кисаме Хошигакович да Итачи Учихович в историю вошли как богатыри могучие, а по-простонародному – как Нукенины грозные. Подружился Кисамушка с теми людьми да с растением чудным; назвали они себя «Акацки» да с тех пор не расставались – ходили одной большой семьёй по земле доброй, силушку разбазаривали направо да налево.

Мораль в сказании одна: не напивайся до пупа.