Позор для клана.
Должна покинуть деревню.
Как бы ни старался, как бы ни силился, Гаара не мог понять: чем же эта милая, скромная девушка заслужила такую немилость у собственного отца? Столько презрения и ненависти, столько неоправданной, бессмысленной злобы в его словах…
Жизнь шиноби не для нее.
Вот так вот запросто. Не для нее. Не для нее, той, что боролась-держалась-сражалась до последнего, мужественно и стойко. Не для нее, той, что никогда и ни за что не оставила бы товарища в беде. Не для нее. Не для хрупкой, нежной, ранимой.
- Хиаши-сама, - едва слышное обращение нарушило напряженную, давящую тишину, - я хотел бы с вами поговорить. Наедине.
***
Он ни на мгновение не усомнился в своем решении: знал точно, наверняка, что для Хинаты так будет лучше. И не удивился даже, когда ее «любящий» отец согласился без какого-либо промедления, ни секунды не раздумывая. Чего раздумывать, когда сам Казекаге просит руки твоей дочери?
- Я рад, что нам удалось договориться, Казекаге-сама.
Кивнув в ответ, Гаара быстрым шагом двинулся к выходу из комнаты, дабы как можно скорее покинуть своего собеседника. Хиаши-сама, всеми уважаемый глава сильнейшего клана Хьюга, вызывал у юноши лишь глубочайшее презрение и неподдельную жалость.
***
Он совершенно случайно столкнулся с ней на оживленной улице. Тут и там, везде и всюду, ругаясь и смеясь, обсуждая недавние покупки и чавкая только что купленным жареным рисом, толпился люд: самый разный, от непоседливых ребятишек и их кудахтающих мамаш до высококлассных, элитных шиноби.
Гаара же не замечал никого вокруг: пристально, неотрывно смотрел на нее, неестественно бледную и испуганную. Ее длинные темные волосы растрепались, отдельные тонкие пряди прилипли ко лбу. Хината наверняка недавно плакала: глаза, глубокие, светло-фиалковые, покраснели от недавно пролитых слез и ныне блестели характерным влажным блеском.
- П-простите… - еле-еле выдавила из себя она, поджала обиженно по-детски пухлые губки.
А через секунду – растворилась, исчезла в разноцветной толпе так же внезапно, как и появилась.
***
В Суну Гаара вернулся не один: с молодой невестой. Радостная весть о скорой женитьбе всеми любимого Казекаге тут же облетела всю деревню. Каждый ее житель, от мала до велика, мечтал поскорее увидеть ту самую счастливицу.
Счастливица же видеть никого не хотела: плакала-билась ночами на просторной, стеленной шелком кровати в своих покоях, богато обставленных, роскошных. Потому плакала, что жизнь ее прежняя изменилась раз и навсегда, бесповоротно и окончательно. Родная деревня, друзья и семья – все это в прошлом теперь. А любовь к Наруто, искренне-нежная, так и оставшаяся без ответа, с каждым днем все сильнее и больнее жгла-разрывала девичьи душу и сердце.
***
Гаара любил ее тихой, молчаливой любовью. Мечтал все время быть с ней: пусть даже не «вместе», достаточно просто «рядом». И все еще верил, искренне и беззаветно, что Хината со временем, пусть не сразу, но привыкнет к его обществу. И до последнего лелеял в сердце робкую надежду на то, что рано или поздно все же полюбит в ответ.
Он старался для нее как мог: опекал, порою чрезмерно и излишне даже; одевал в дорогие шелковые кимоно, расписанные самыми талантливыми художниками Страны Ветра. Ему хотелось, чтобы его невесте здесь было спокойно и уютно. Хотелось, чтобы это место стало ей новым домом. Благодаря стараниям Казекаге, к концу недели в Суну была доставлена большая часть личных вещей Хьюги: Гаара был готов на все, только бы не скучала его возлюбленная по прежнему дому так сильно, только бы не страдала, не плакала.
***
Свадебная церемония тянулась невыносимо долго, мучительно медленно для них обоих. Казекаге не мог отвести восхищенного взгляда от своей прекрасной невесты: светло-кремовое кимоно, шелковое, вышитое золотой блестящей-искрящейся нитью, как нельзя лучше подчеркивало природную, неброскую красоту своей обладательницы. Длинные черные волосы мягко спадали на плечи, легкой рассыпчатой волной струились по спине. Нестерпимо хотелось поскорее прикоснуться к ним: ощутить эту манящую мягкость-легкость под пальцами, вдохнуть полные легкие их чарующего, пьянящего аромата. Гаара устал ждать. Устал терпеть, томиться без возможности быть наедине с собственной невестой. Не просто невестой: с сегодняшнего дня – законной женой. Хината украдкой взглянула на новообретенного мужа из-под полуопущенных, чуть подрагивающих ресниц. Во взгляде фиалковых глаз не было ни нежности, ни тепла – лишь едва заметная тоска, смешанная с негласным, молчаливым смирением и затаенной где-то в глубине души обидой.
***
За круглым окошком их спальни бушует-шумит песчаная буря: крошечные песчинки то и дело бьются, ударяются о толстое, непроницаемое стекло. Едва слышно, почти беззвучно шуршат и скрежещут.
Хината недвижно стоит посреди просторной, богато убранной комнаты. Темно и прохладно, тихо и спокойно здесь. Кровать - основательная, удивительно широкая, манит мягкостью пуховых подушек, легкостью простыней.
Тихий, приглушенный скрип входной двери нарушает царящую доселе тишину. Гаара ступает бесшумно, почти крадется. Вот она - та, что теперь по праву принадлежит ему, - стоит посреди их общей спальни, растерянная и донельзя смущенная. Теребит расшитый золотом рукав, смотрит затравленно, как загнанный в угол зверек.
- Гаара-сан… - шепчет одними лишь губами тихонько, почти беззвучно.
Секунда – и Казекаге прижимает возлюбленную к себе, бережно и трепетно, так нежно, как только может. Осторожно поглаживает холодными ладонями ее дрожащие, худенькие плечики; легко, едва касаясь, целует в уголки приоткрытых губ. Губы у Хинаты мягкие, теплые, чуть солоноватые от недавно пролитых слез.
У куноичи подкашиваются ноги, сердце в груди бьется нестерпимо быстро и часто. Потому, должно быть, что она до дрожи в коленках боится. Боится не столько собственного мужа, сколько близости с ним. И неразумно, инстинктивно хочется отстраниться… Но нельзя. Хьюга понимает: отныне она целиком и полностью принадлежит ему, отныне она обязана быть послушной, ласковой и заботливой женой.
- Хината, - невнятный, горячечный шепот обжигает нежную кожу.
Руки Гаары все такие же холодные. Они мучительно медленно скользят вниз по девичьей спине; осторожно сжимают тонкую, изящную талию; едва ощутимо, как бы невзначай проходятся по округлостям бедер.
- Гаара-сан, прошу вас… - из груди девушки вырывается сдавленный всхлип.
И, словно по щелчку чьих-то пальцев, в комнате снова воцаряется тишина, как и прежде неловкая, но теперь еще и давяще-тяжелая, будто бы густая и вязкая. Ее, тишину эту, прерывает лишь рваное, неровное дыхание Казекаге. Гаара сходит с ума. Медленно, но верно теряет голову: с каждой секундой держать себя в руках становится все труднее. Такая долгожданная, такая манящая близость дурманит и опьяняет. И нет больше ни сил, ни желания противиться влечению.
- Не бойся, Хината. Я не причиню тебе боли…
***
Шелк простыней приятно холодит разгоряченную кожу. Одуряюще звенящую тишину спальни нарушают лишь чуть слышные звуки поцелуев. Его поцелуев: легких и воздушных, едва ощутимых. Гаара покрывает ими румяные щечки своей невесты, ее приоткрытые, припухшие губы, полуопущенные в сладкой истоме веки. И шепчет горячечно, сбивчиво «спасибо». Куноичи закрывает глаза и едва заметно улыбается уголками губ. И понимает, что нет больше ни боли, ни обиды, ни нелепого смущения: есть только он и она. Он, со всей нежностью, на какую только способен, сжимающий ее в своих объятиях, и она, доверчиво прижимающаяся к его обнаженной, часто вздымающейся груди. И сердце у Хинаты отчего-то бьется громко и радостно, а тонкие пальцы, все еще дрожащие мелкой дрожью, сами скользят по гладкой, прохладной щеке Казекаге…
Гаара не помнит момента счастливее.
А за круглым окошком их спальни все так же бушует-шумит песчаная буря: крошечные песчинки то и дело бьются, ударяются о толстое, непроницаемое стекло. Едва слышно, почти беззвучно шуршат и скрежещут.
