Самым большим удовольствием и самым большим проклятием в жизни Учихи Итачи были прогулки по кондитерским. Как любил он, открывая дверь, попадать в сладкий аромат, который исходил от тесно уложенных моти, липких и таких соблазнительных данго, карамели, душистых сушеных фруктов, прозрачного мармелада, самого разного шоколада – в плитках и фигурного - в изобилии наваленного на прилавках, от приторно-сладких леденцов в виде маленьких посохов, выкрашенных в разные цвета, при одной мысли о которых рот наполнялся слюной… Если бы Итачи мог, он поселился бы там. Хотя бы на пару недель. Но он не мог, поэтому оставалось только заходить и глазеть на прилавки.
Потому что самая большая трагедия заключалась в том, что у Итачи не было денег. В этом году (если вспомнить, то так же, как и в прошлом и позапрошлом) Акацки едва-едва удавалось уложиться в бюджет. Итачи очень интересовало почему, ведь грандиозных расходов он не видел: жили они в пещере, семей не имели и их не содержали, питались в основном тем, что можно найти в лесу, гардероб каждый месяц не меняли и вообще - вели очень скромный, можно сказать аскетический, образ жизни. Итачи как-то пытался прояснить этот вопрос у Какудзу, но тот разозлился и стал совать под нос Итачи какие-то бумажки со словами: «Не укладываемся… перерасход… одни только Джинджурики… посмотри, сколько за дизайнерские плащи и рейтузы заплатили». Итачи посмотрел. Сумма, и правда, была астрономическая. Стало ясно, что у Какудзу ловить нечего – он и те жалкие гроши, что у него есть, готов отобрать. Осознание того прискорбного факта, что пока он в Акацки, денег у него всегда будет меньше, чем родители давали на карманные расходы, когда ему было шесть лет, совсем не улучшило характер Итачи. Из замкнутого он превратился в злобного, из недоверчивого – в параноика и жлоба. Как, бывало, ненавидел он Саске, который унаследовал все движимое и недвижимое имущество клана. Все: дома, ценные бумаги, банковские счета, коллекции антиквариата, участки земли, но ему и не приходило в голову сказать брату за это спасибо. Саске был неприлично богат, но не ценил этого. Иногда Итачи хотелось навестить братика и попросить хотя бы чек на небольшую сумму – в счет общего наследства, но его терзали смутные сомнения, что Саске вряд ли захочет с ним поделиться, и вообще, наверное, психанет и даже слушать не станет.
Потому что самая большая трагедия заключалась в том, что у Итачи не было денег. В этом году (если вспомнить, то так же, как и в прошлом и позапрошлом) Акацки едва-едва удавалось уложиться в бюджет. Итачи очень интересовало почему, ведь грандиозных расходов он не видел: жили они в пещере, семей не имели и их не содержали, питались в основном тем, что можно найти в лесу, гардероб каждый месяц не меняли и вообще - вели очень скромный, можно сказать аскетический, образ жизни. Итачи как-то пытался прояснить этот вопрос у Какудзу, но тот разозлился и стал совать под нос Итачи какие-то бумажки со словами: «Не укладываемся… перерасход… одни только Джинджурики… посмотри, сколько за дизайнерские плащи и рейтузы заплатили». Итачи посмотрел. Сумма, и правда, была астрономическая. Стало ясно, что у Какудзу ловить нечего – он и те жалкие гроши, что у него есть, готов отобрать. Осознание того прискорбного факта, что пока он в Акацки, денег у него всегда будет меньше, чем родители давали на карманные расходы, когда ему было шесть лет, совсем не улучшило характер Итачи. Из замкнутого он превратился в злобного, из недоверчивого – в параноика и жлоба. Как, бывало, ненавидел он Саске, который унаследовал все движимое и недвижимое имущество клана. Все: дома, ценные бумаги, банковские счета, коллекции антиквариата, участки земли, но ему и не приходило в голову сказать брату за это спасибо. Саске был неприлично богат, но не ценил этого. Иногда Итачи хотелось навестить братика и попросить хотя бы чек на небольшую сумму – в счет общего наследства, но его терзали смутные сомнения, что Саске вряд ли захочет с ним поделиться, и вообще, наверное, психанет и даже слушать не станет.
«Все беды в этом мире из-за того, что люди не могут поделить власть и деньги» - эту нехитрую истину Итачи постиг собственными потом и кровью в весьма юном возрасте.
Но возвращаясь к кондитерским… даже осознание столь глубокой истины не спасало, когда он ходил мимо прилавков со сладостями, глотая слезы и слюни.
Кисаме, его напарник, тоже не облегчал страданий. Сколько моральных усилий и алых убийственных взглядов ушло у Итачи на то, чтобы заставить того воспринимать его всерьез: чтобы Кисаме на смотрел на него сверху вниз. Хотя, в прямом смысле слова, Итачи не удавалось этого добиться, даже взобравшись на табуретку. И уважения, добытого с таким трудом, можно лишиться в один момент, если на вопрос: «Принести Вам что-нибудь из города, Итачи-сан?» ответить: «Конфетку». К слову о конфетках... Как жалел Итачи, что уже вышел из того возраста, когда можно надеяться, что к тебе где-нибудь в кустах вдруг подойдет скромный и очень добрый дядя и спросит: «Мальчик, хочешь конфетку?» Как мечтал Итачи встретить такого дядю! Можно было бы спрятать его труп в кустах, а вожделенные конфеты забрать себе. Но дяди не попадались – больно уж у него был мрачный и серьезный вид. Поэтому Итачи оставалось лишь ходить по кондитерским, разглядывая торты и предаваясь сладким мечтаниям. Иногда он, правда, не уходил оттуда с пустыми руками: если видел, что посетителей мало, и никаких шиноби поблизости не наблюдается, то активировал Шаринган и внушал всем, что в подсобке прорвало водопровод или что на соседней улице ярмарочное шествие, и, пока хозяин не смотрел в его сторону, набивал карманы сладостями и быстро смывался.
Однажды Итачи с Кисаме здорово повезло. В лесу, уже на подходе к крупному городу, на них напали бандиты. Видимо, для Итачи в тот день светила счастливая звезда, потому что у бандитов с собой оказалось немало золота. Такие деньги, найденные у трупов или отобранные у случайных прохожих, Кисаме с Итачи считали собственными, честно заработанным, и, следовательно, не предназначенными для загребущих глаз и лап Какудзу. В город они вошли богачами. Кисаме, едва успев распаковать свои вещи в гостинице, махнул Итачи на прощанье и растворился в воздухе где-то по направлению к веселым кварталам. Сам Итачи же, убедившись, что он ушел достаточно далеко и что за ним никто не следит, пошел в ближайшую кондитерскую. Там он взял бумажный пакет и стал кидать в него все, на чем останавливался глаз: и прекрасно-липкие данго, и хигаси, и шоколад белый, черный и молочный, и засахаренные фрукты и орешки, и самые разные конфеты. Наполнив пакет доверху, даже с горкой, он с чувством собственного достоинства, подкрепляемого кошельком, набитым деньгами, направился к кассе. Маленькая девочка, стоявшая за Итачи в очереди, не отрывала от него глаз.
- Вы хотите один это съесть? – не выдержала она.
Итачи мрачно посмотрел на нее.
- Да, - ответил он и добавил. - У меня было тяжелое детство.
Кисаме, его напарник, тоже не облегчал страданий. Сколько моральных усилий и алых убийственных взглядов ушло у Итачи на то, чтобы заставить того воспринимать его всерьез: чтобы Кисаме на смотрел на него сверху вниз. Хотя, в прямом смысле слова, Итачи не удавалось этого добиться, даже взобравшись на табуретку. И уважения, добытого с таким трудом, можно лишиться в один момент, если на вопрос: «Принести Вам что-нибудь из города, Итачи-сан?» ответить: «Конфетку». К слову о конфетках... Как жалел Итачи, что уже вышел из того возраста, когда можно надеяться, что к тебе где-нибудь в кустах вдруг подойдет скромный и очень добрый дядя и спросит: «Мальчик, хочешь конфетку?» Как мечтал Итачи встретить такого дядю! Можно было бы спрятать его труп в кустах, а вожделенные конфеты забрать себе. Но дяди не попадались – больно уж у него был мрачный и серьезный вид. Поэтому Итачи оставалось лишь ходить по кондитерским, разглядывая торты и предаваясь сладким мечтаниям. Иногда он, правда, не уходил оттуда с пустыми руками: если видел, что посетителей мало, и никаких шиноби поблизости не наблюдается, то активировал Шаринган и внушал всем, что в подсобке прорвало водопровод или что на соседней улице ярмарочное шествие, и, пока хозяин не смотрел в его сторону, набивал карманы сладостями и быстро смывался.
Однажды Итачи с Кисаме здорово повезло. В лесу, уже на подходе к крупному городу, на них напали бандиты. Видимо, для Итачи в тот день светила счастливая звезда, потому что у бандитов с собой оказалось немало золота. Такие деньги, найденные у трупов или отобранные у случайных прохожих, Кисаме с Итачи считали собственными, честно заработанным, и, следовательно, не предназначенными для загребущих глаз и лап Какудзу. В город они вошли богачами. Кисаме, едва успев распаковать свои вещи в гостинице, махнул Итачи на прощанье и растворился в воздухе где-то по направлению к веселым кварталам. Сам Итачи же, убедившись, что он ушел достаточно далеко и что за ним никто не следит, пошел в ближайшую кондитерскую. Там он взял бумажный пакет и стал кидать в него все, на чем останавливался глаз: и прекрасно-липкие данго, и хигаси, и шоколад белый, черный и молочный, и засахаренные фрукты и орешки, и самые разные конфеты. Наполнив пакет доверху, даже с горкой, он с чувством собственного достоинства, подкрепляемого кошельком, набитым деньгами, направился к кассе. Маленькая девочка, стоявшая за Итачи в очереди, не отрывала от него глаз.
- Вы хотите один это съесть? – не выдержала она.
Итачи мрачно посмотрел на нее.
- Да, - ответил он и добавил. - У меня было тяжелое детство.
