А он ведь счастливчик, чёрт побери.

Есть в детях Суны что-то, что заставляется взгляд хоть на секунду, но замереть. Что-то горячее, невыносимо нуждающееся в заботе.
Что-то мёртвое и сильное, словно дорожки слёз, на мягких детских щеках высыхают раньше, чем успевают возникнуть.
Бесполезно. Под этим жестоким солнцем всё бесполезно.

Вечная красота.

Дети Суны не видели сакуры в цвету. Нежные зелёные листья никогда не развернутся на иссушающем зное, хрупкие лепестки тут же утратят свои пленительные оттенки, выгорят под жадным солнцем.
А он ведь счастливчик. Он видел.

Сколько ему тогда было? Пять? Шесть? Может, это и вовсе не более, чем сон, никогда не случавшийся наяву. А может, и нет. Иногда марионетка, имеющая душу, с последним живым кусочком себя была готова расстаться, лишь бы убедиться - правда. Была, случалась с маленьким прихворнувшим мальчишкой и живыми ещё родителями эта короткая поездка. Даже эти руки, так часто прерывающие чужие жизни, ощущали когда-то и лёгкость серо-малиновых цветков.
Мёртвых, с той самой секунды, как был сломан тонкий стебелёк.
Впрочем, быть может, пусть лучше остаётся сном. И нежно-розовая сказка, и непривычная прохлада, и мамина улыбка… и горькие слёзы, пролитые вечером над помятыми лепестками, над мёртвым чудом.
Какая хрупкая красота.
Какая бесполезная.

И родители, они тоже оказались бесполезными. Не научили, не защитили. Не сдули боль с детских ушибов, не отогнали ночные кошмары, не купили сладкие палочки, оттенком напоминающие влажную землю, в магазине за поворотом. Бабушка покупала, но это было по-другому.
И кровь с маленьких пальчиков, впервые порезавшихся в марионеточной мастерской, они не стирали. Куда им! Они мертвы! Отдали жизнь за деревню, которой никогда не были нужны в роли иной, нежели оружие! Пожертвовали собой ради долга, герои, чёрт бы их побрал! Проклятые родители, проклятая деревня, проклятая война и проклятая бабка, слишком долго вравшая о «новых миссиях»! Скажи она сразу - могло бы выйти иначе? Поплакать, покричать, позволить жесткому солнцу этой бессердечной к маленьким мальчикам деревни горячими прикосновениями убрать влагу из кончиков глаз. Переболеть и смириться? Было бы это лучше, чем ждать? Ждать, часами и днями, неделями караулить у окна и вглядываться в лица проходящих мимо людей.
Ждать, мастеря первые марионетки. Ждать, рисуя в голове картинки детского, в высшей мере невинного хвастовства: «Посмотрите, чему я научился без вас!» Ждать.
Глупо.
Бессмысленно.
Но так и не смириться.

И сейчас он вовсе не думал мириться ни с придурью напарника, ни с потерянным временем, ни с тем, какую разочарованную жалость питает к нему эта старая карга.
Чиё-обаа-сама.

Да эта девчонка с волосами цвета хрупких лепестков никак его заменить пытается? Ни его ли это бабушка? Ни ему ли пристало называть «сама» признанного коллегу-мастера?
Старая карга.
Её удивляет, нет, её пугает отсутствие изменений! Конечно, по сравнению с тем, как постарела она сама… И как только не сыпется пыль при каждом шаге?
Мерзость.

- Не хочешь с этой малышкой присоединиться к моей коллекции, а, Чиё?

У меня давно не было новых марионеток, особенно таких…
Ммм? Живых? Нет… Чувственно-хрупких.
Руки, созданные для точных медицинских техник, отнюдь не красят сбитые костяшки, а цвета сочной листвы глаза не имеют права смотреть на мир с таким упрямством.

В той детской сказке хрупкие и покорные цветы плясали в дивных танцах от слабого дуновения ветерка, падали на землю от лёгкого детского касания.
С другой стороны, она тоже танцует, эта Сакура. Танцует свой собственный, кружащий голову и сбивающий с толку танец жизни, где одна ошибка, одно касание будет означать конец. Танец, исполняемый среди множества убийственных игл, он даже более завораживающий, чем тот круговорот, что исполняли цветы, подхваченные ветром.

И она ведь тоже… подхвачена.
Такая послушная нитям чакры старой мастерицы, но в то же время такая независимая, завораживающая своей злостью и волей.
Такая пленительная в своей борьбе и движениях.
Такая хрупкая, надломанная, в оковах своего несовершенного комка мяса и крови, уже в эти секунды медленно истлевающего.
Но всё равно бесподобная.
А он… сможет повторить? Сможет создать марионетку?..
Нет.

Как всегда, спокойное осознание приходит за какую-то секунду до сокрушительного удара. Оно тихим механическим скрипом резонирует с хрустом крошащегося дерева. Оно первым, раньше даже сухого шелеста чакры, берущей контроль над всеми кусочкам новой куклы, приходит в голову.

Оружие, ловушка, яд. Уникальная техника и совершенная броня. Пугающая маска и звонкое имя. Мастер уровня Сасори может дать марионетке многое. Многое, но не волю. Но не жизнь, трепещущую в глазах или медленно покидающую сорванный цветок.

Зачем? Какой смысл в красоте, увядающей через мгновение? Что такого завораживающего в хрупких цветах, слетающих с тёмных веток за какую-то неделю? Какой во всём этом толк?!
Сасори не знал.
Но перестать дышать в объятиях своих самых первых, самых неумелых и бесполезных марионеток вдруг показалось кукловоду хорошей идеей.
Такой глупой.
Такой бессмысленной.
Такой человеческой.
Неправильной.

Он пожалел бы, оставайся у него достаточно времени. Может быть.

Он не успел почувствовать слабости физической оболочки, не разглядывал перед стеклом и каплей серебра первые морщины, не проводил с грустью по первой седине…
Как раз об этом он не жалеет.

Он человек, что так и не смог стать куклой - вот главная его печаль.

И не он трепетной, дрожащей от волнения и нетерпения рукой, коснётся этих нежно-розовых волос, так похожих на самые ранние цветки сакуры.
Той, которая из не то яви, не то просто из сна.

Ему не вытирать её слёзы, не зажимать её раны. Не массировать её гудящие виски после ночи в библиотеке и не разминать наверняка тёплые, ничем не напоминающие выточенные из дерева пальцы.

Не ему получать от этой девчонки подзатыльники - а с таким взглядом вряд ли они редки.
Не он будет печально наблюдать, как теряет упругость её идеально чистая кожа.
Как грубеют чувствительные руки.
Как блекнут цвета молодой листвы глаза.
Как собираются складки на шее, и прорезают стрелки-морщинки лоб.
Как старческая дрожь сменяет пугающую силу этих рук.
Не он будет лить бесполезную, как ни посмотри, влагу над сломавшимся или износившимся телом.

Таким несовершенным, хотя и пленительным в своей бессмысленной мимолётной красоте.

Сакура?..

Красота цветов не вечна, но если она последнее, что ты в жизни видел…

Да, ведь он счастливчик, чёрт бы вас побрал.