предыдущая главаПомешательство
Светало. Неуверенно, почти неощутимо. Слишком тускло из-за налившихся темным свинцом туч. Бессмысленно и не нужно.
Возможно, еще слишком рано, чтобы обратить на это должное внимание, или же слишком поздно, чтобы вообще пытаться что-либо делать.
Тяжелая темная занавесь скрывает половину окна, из которого лениво и безжизненно льется серость.
Шесть негромких ударов, своевременно отбитых настенными часами и настойчиво въевшихся в сознание; шесть уверенных ударов, сворачивающих время в тугую, скрипящую от напряжения спираль; шесть желанных ударов, позволяющих, наконец, вынырнуть из бесконечно тянущегося потока минут и часов, сжавшихся в один миг.
Несмелый солнечный луч, ловко вынырнувший из-за грузного и неповоротливого облака, удобно устроился на подушке.
Часы затихли, возвращаясь к своим обычным тихим щелчкам, всего несколько минут назад сводившим с ума.
Саске неторопливо, будто примериваясь, поднялся с пола, где совсем недавно истязал себя бешеным темпом упражнения. Прислушался. Оглядел комнату, почему-то незаметно налившуюся красками. Было тихо.
Наконец, расслабился и вздохнул, случайно шаркнув ногой по ковру.
Все как обычно.
Терпкий запах кофе, щекочущий ноздри, – не слишком приятный вкус, но бодрящий. Стонущие от перенапряжения мышцы и пустое сознание… Такое чудесно тихое и безмятежное, спокойно дрейфующее в потоках эфира. Но всего на несколько минут. Осталось лишь несколько минут блаженной тишины и вакуума, временно угнездившегося в голове. Как жаль, что нельзя все так и оставить, удержать чуть дольше эту легкость, почти эйфорию, так замечательно расслабляющую тело и дающую отдых истерзанному сознанию.
Почти незаметная дрожь пронеслась по телу волной едва различимых мурашек, виски безжалостно сжало чем-то раскаленным, нечто туго сдавило горло и грудь.
Снова…
Слишком быстро. Быстрее, чем обычно.
Мысли, образы, воспоминания, ощущения - накатывают неудержимой волной, поглощая сознание, разрывая его на мельчайшие кусочки и склеивая заново. Он не удержался, не нашел, за что же можно зацепиться… позволил вновь увлечь себя за бессвязным потоком, ведомым совершенно непонятной логикой вспыхивающих вразброс видений…
…что-то мокрое на рукаве… он случайно испачкался мороженым и расстроился, что вторую порцию ему не купят…
…лай соседской собаки и огромный по его меркам частный дом, чей забор раскинулся на всю улицу, дом, в котором они живут всей семьей… в котором все счастливы и веселы…
Пальцы рефлекторно сжимаются.
…мать его обнимает и шепчет что-то утешительное – больно саднит разодранная коленка, глупый старший брат, такой неосторожный…
…подбадривающие улюлюканья и крики непрестанно льются от зрителей, ведь мяч попал в корзину так вовремя, все вокруг улыбаются и громко смеются, празднуют принесенную им победу…
…дождь… мерзкий и холодный, барабанящий по крыше черного автомобиля. Он еще мал и впервые надел смокинг. Больно. В груди. Отец говорит, что он мужчина и ему не подобает себя так вести, но… слезы все равно бесстрастно душат, и он плачет, позволяет себе лишь тихо всхлипывать, утирая нос рукавом пиджака. Тогда он увидел мать в белых одеждах, неподвижную, умиротворенную, мертвую…
Желудок скрутило судорогой, а по телу пробежала волна конвульсивной дрожи.
…панический страх, растерянность и резкая, непривычная боль… Брат прижимается сзади к его обнаженной спине, поглаживает низ живота и шепчет что-то успокаивающее… Но он не может успокоиться. Жесткие, не позволяющие сбежать объятия и размеренные толчки... Слишком больно. Слишком стыдно…
Кажется, горло разорвал гортанный рык, стоящие на столе кухонные приборы безжалостно сметены на пол. Желудок снова скрутило и его вывернуло наизнанку, рвало долго и основательно, едва ли не до выплевывания собственных органов. Саске так и замер, стоя на четвереньках над собственными рвотными массами, слегка пошатываясь, словно пьяный, пока одеревеневшие мышцы не расслабились и он не смог опрокинуться на бок, отползая на ковер. Утер дрожащей рукой со лба испарину и со всей силой, какой только мог, ударил кулаком по полу. Кисть протестующе заныла, но эта боль сейчас казалась слишком незначительной…
Еще немного…
Тревога, следовавшая за хороводом воспоминаний, сжала легкие, не позволяя вздохнуть, шепча что-то мерзкое и отвратное прямо во внутреннее ухо. Казалось, что собственное сердце еще чуть-чуть и не выдержит бешеного ритма - взорвется… Как холодно, как неимоверно холодно рукам и ногам, чуть ли не до окоченения. Наоборот же приливший жар к щекам расползся по коже жирными красными пятнами и пылал.
Саске боялся. Всегда боялся, что не выдержит, что не сможет все это осилить и, в конечном итоге, сойдет с ума. Сейчас же этот страх возрос многократно, ведь он уже перестал соображать, перестал улавливать хоть что-то из окружения. Лишь собственное учащенное сердцебиение…
Тук-тук-тук-тук…
Может, сойти с ума - это не такая уж и плохая идея…
Тук-тук-тук…
Осточертевшие воспоминания, в последнее время навещающие его слишком часто, осточертевшая жизнь, осточертевшая мертвая петля, в которую он попал не по своей воле…
Тук-тук…
Он дышал тяжело и надрывно, будто всего пару минут назад бежал кросс, постепенно и весьма неохотно возвращалась способность мыслить здраво… Болезненно скривившись, Учиха неохотно прокашлялся.
Очередной приступ отпускал нехотя и вяло.
Пять минут седьмого.
Его помешательство длилось всего лишь пять минут…
Саске вставал медленно, будто боялся по какой-то причине не удержаться на ногах и снова повалиться на пол, рядом с отвратного цвета рвотой. От одной лишь этой мысли его снова замутило, и он не спеша поплелся в ванную за тряпкой – уже ставший совершенно привычным ритуал.
У Учихи Саске не было друзей. Не было никого, кого можно было бы хотя бы с натяжкой подогнать под это определение. Лишь знакомые. И никто из них никогда не узнает об этой его слабости, даже во время очередной попойки, когда он напьется до потери сознания. Есть Карин. Но она не друг, никогда им не была и никогда не станет. Потому нет никого, кому можно было позвонить в такую непозволительную рань и попросить прийти, попросить немного посидеть здесь, с ним, в темной, угрюмой комнате.
Саске скривился, бесконечно презирая в себе эту минутную слабость. Он сильный, сильнее кого бы то ни было. Ему не нужна помощь сейчас, не понадобится и потом. Ни от кого.
Тряпка в руках замерла, а взгляд непроизвольно метнулся к телефону, притаившемуся на кресле. Номер давно стоит на быстром вызове, но он до сих пор им не воспользовался… и вряд ли когда-нибудь воспользуется. Саске усмехнулся, удивленный собственным малодушием, и принялся вновь натирать пятно. И снова…
Тень, нет, скорее причудливая игра света, отразившаяся от стен, и все же… Нежные локоны, кажущиеся почти настоящими, миловидно обрамляют тонкую шею, глаза смотрят, как всегда, мягко, но с укором и… неужели обидой? Кожа слишком бледная, почти прозрачная. И уверенность в горделивой осанке. Она редко появлялась перед ним такой, почти реальной, зачастую, казалась расплывчатым маревом с удивительно четким выражением лица, редко когда осуждала взглядом и доселе еще ни разу… Верно, ведь это не смоляные волосы матери, совершенно прямые и всегда стягиваемые резинкой, не ее теплые каштановые глаза, в которых никогда не было презрения. Горящий зеленью взгляд и причудливого цвета розовые волосы. Она осуждала. Смотрела с укором, почти с гневом. Лишь легкий наклон головы, указывающий на ее неудовольствие. Кажется, она хмурится и отводит взгляд, но слишком нечетко и смазанно, что походит на сменившие одну другую картинки.
Ему нечего сказать, нечем оправдаться, но он и не собирается этого делать.
Саске тряхнул головой, прогоняя непрошеную гостью, всего лишь призрак, созданный его растерянным разумом и сейчас безмолвно живший только в его голове. Только призрак…
- Сакура… - в голосе скользнула толика удивления, но настолько незначительная, что скорее походит на усталую обреченность. Имя сорвалось с губ совершенно случайно и неожиданно, даже для него, всегда уверенного в собственных желаниях.
Она исчезла, оставив после себя лишь горечь недосказанности и разочарования. Разочарования в нем, таком, каким он стал.
И снова ухмылка, изрезавшая рот, с притаившейся грустью у самых уголков губ.
По школьным коридорам, как и везде, Саске ходил неторопливо, нарочито безразлично и высокомерно. В его обманчиво расслабленной позе, однако же, всегда таилась угроза и напряженная готовность. Он лениво скользил взглядом по оборачивающимся при его появлении девушкам и всегда читал в их отупелых лицах щенячий восторг и сумасшедшее обожание. Иногда, когда был в хорошем настроении, непременно ухмылялся, так, как умел только он, и все эти девушки замирали от восторга, окрыленные мыслью, что он им улыбнулся… Но Саске Учиха не улыбался. Не улыбался настолько давно, что уже, должно быть, просто позабыл, как это делать. Улыбаются лишь те, кто жаждет быть счастливым и пытается заразить этой привычкой всех окружающих. И ему, купающемуся в волнах девичьего восхищения, мальчишечьего признания и ненависти всех остальных, не было дела до счастья. Саске всегда считал счастье ложью, бельмом на глазу, мешающим нормально видеть.
Но сегодня в его осанке не было привычных горделивых полутонов, как и не было непоколебимой уверенности в себе. Сегодня, как и в другие такие же дни, он был зол и угрюм, предпочитая просто игнорировать всех окружающих, дабы ненароком не сорваться на каком-то пробегающем мимо школьнике.
Саске Учиху – гордого, спокойного, уверенного в себе – уважали и считали образцом для подражания. Сколь бы долго продлилось их обожание, знай они, что Саске корчится по утрам от приступов и блюет на пол?..
И сейчас, в этот момент, сидя за собственной партой и бездумно пялясь в пространство, он мог без опаски высвободить бушующую внутри ярость. Почти дрожал от поглотившего его гнева, утопал в сжигающих его эмоциях и едва ли мог вздохнуть. Его мутило - желчь неприятно, но настойчиво щекотала горло, побуждая поддаться минутному спазму и снова избавиться от всего содержимого желудка. Ему и раньше бывало плохо, но сегодня, пожалуй, было куда хуже, чем обычно. Саске волей-неволей возвращался к воспоминаниям, насильно выдернутым из глубин памяти. Вспоминал каждый фрагмент, каждую эмоцию, вторгшуюся в его воспаленное сознание. И ненавидел. Ненавидел всех и вся, ненавидел человека, уснувшего за рулем и врезавшегося в машину его матери, ненавидел старшего брата, погрязшего в горечи утраты и замкнувшегося в себе, ненавидел отца, с головой погрузившегося в работу. Но более всего ненавидел горящий зеленоглазый взгляд, осуждающий его за это…
Она смотрела на него с толикой непонимания и беспокойства в глазах, точно так же, как и утром. Сакура лишь случайно взглянула на него, так и не сумев отвернуться – должно быть, лихорадочно блестящие глаза Саске ее напугали, но ему было плевать, боится она или нет. Сейчас, в это мгновение, он отчаянно желал, чтобы она увидела, чтобы она узнала, узнала абсолютно все и больше не смела смотреть на него столь вызывающе, будто достаточно сильна, чтобы с ним тягаться. И ни на миг не допускала, что ему нужна жалость. От одной лишь мысли его передернуло, и Саске раздраженно повел плечами. Однако же, в эту секунду в выражении ее лица скользила именно жалость, ненавистно-отвратная жалость, от которой его выворачивало наизнанку, из-за которой отчаянно хотелось что-нибудь разбить или сломать. Нужно что-то сказать… Едкое и отталкивающее, чтобы прекратить все это, чтобы хоть как-то высвободить скопившиеся внутри раздражение и злобу. Глянул чуть правее – Руи сидел напряженный, готовый в любую секунду ринуться в драку: предупреждал, чтобы он, Саске, не смущал ум его маленькой сестренки чем-то отвратительным.
По лицу непроизвольно расползлась ухмылка. Гнев и раздражение плавно сменились неким извращенным подобием любопытства и азарта.
- Ты уже сказал ей, Харуно? – не отрывая взгляда от Сакуры, прошептал Саске, едва ли осознавая, насколько охрип его голос.
Лишь краем глаза заметил, как тот вздрогнул и удивленно моргнул. Но его замешательство было секундным – Руи быстро вернул самообладание, поняв, что его банально провоцируют.
- Кажется, тебе не мешает сходить в медпункт, Саске-кун. Паршиво выглядишь, - холодно отчеканила Сакура.
Ведь прекрасно знала, как бесит его это обращение, и наверняка специально добавила в интонацию побольше ноток оскорбления.
Учиха окинул ее угрюмым взглядом, моментально утратив интерес к этой случайной словесной перепалке, ведь уже получил то, что хотел – смог отвлечься. Он неотрывно буравил ее взглядом, прекрасно понимая, насколько это выводит ее из равновесия.
И все же Саске уже довольно долгое время спрашивал у себя: почему она? В какой же момент она стала его следующей жертвой? Попытался припомнить тот миг, когда вдруг решил, что выбирает именно ее, тогда еще зажатую и не выделяющуюся.
Ведь ему всегда было все равно, с кем играть или кого соблазнять – это всего лишь способ избавиться от скуки, плотно угнездившейся в его доме и его голове, еще одна возможность закрыться от назойливых воспоминаний, еще одна причина не оставаться в одиночестве. Слишком скучно, слишком безжизненно и серо, чересчур легко и неинтересно. Вещей же интересных, дающихся с трудом, завоеванных почти что в драке, слишком мало. Должно быть, в какой-то момент и она стала именно такой вещью, продлевать охоту за которой – все равно, что подливать масла в огонь. Гордая, эгоистичная, упрямая – только вот, кажется, сама она позабыла об этом или же сделала вид, что не помнит. Ведь Саске чувствовал, ощущал исходящую от нее страстность, ее пылкую, жгучую натуру, порой прорывающуюся сквозь образ неприметной забитой девочки. Наверное, она и сама этого не замечает, а если и ловит себя на этом – тут же пытается эти порывы обуздать. Он уже давно мысленно себе рисовал, как будет томительно сладко, по каплям воспламенять в ней этот огонь, играть с его языками, наслаждаясь жаром, отзывчивостью, томительным возбуждением, которое будет дарить ей по чуть-чуть, совсем крохотными порциями, пробуждая в ней жадность и ненасытность… Какое чудесное, упоительно чувство она пробудит в нем, когда Саске подавит ее гордость, подомнет под себя ее все еще спящую под пологом забитости вспыльчивость и надменность. Какой невероятно свободной Сакура почувствует себя рядом с ним, свободной и неуязвимой… и вот тогда, он без тени сожаления раздавит ее и выбросит.
И он тоже это видит. Руи, как и Саске, с самого начала видел в ней это и признавал. Должно быть, даже втайне восхищался.
А Саске, еще никогда он не желал кого-то настолько сильно, не желал так отчаянно вплестись в чужую жизнь, дабы до мелочей изучить и познать свою жертву, дабы сполна насладиться ее разрушением… Ведь он разрушит ее пока мирный и тихий устрой жизни, разрушит и ни на секунду не пожалеет об этом. Потому что ему это нужно.
Учиха хмыкнул, все так же бесстыже разглядывая Сакуру и одним лишь прищуренным, наигранно-томным взглядом заставляя ее припомнить все пикантные подробности их последней встречи. Даже провел пальцем по губам, невзначай, сделав вид, будто задумался. Но она поняла. Поняла и восприняла это, как угрозу, вспыхнув при этом, словно маков цвет.
- Саске…
В ее тоне он отчетливо услышал рык озлобленного, попавшего в ловушку животного.
Сакура ведь не сказала своему брату, где и с кем была в тот вечер. Это было заметно по мелькнувшему в ее глазах испугу, как только он собрался открыть рот и сказать нечто совершенно неуместное и смущающее.
- Да, Сакура? – хриплый, усыпляющий бдительность голос. Ему даже не нужно было контролировать себя сейчас, ведь это уже давно въелось в подсознание: как правильно нужно себя вести.
- У тебя сегодня чертовски довольное настроение. Съел какого-нибудь первоклашку на завтрак? – изогнул бровь Руи, заставляя Учиху обратить свое внимание на себя.
- Если желаешь размяться – я к твоим услугам.
- Уволь, больно ты хрупкий.
Пожалуй, это задело. Даже сильнее, чем он позволил бы себе в нормальный день… Только вот сегодня он был чертовски паршивый. Игривость и непосредственное любопытство моментально испарились, уступая место колючей злобе, заострившей черты лица.
- Руи… - одним взглядом приказала Сакура, опасливо косясь на Саске.
Ярость и агрессия уже готовы были выплеснуться в четком, плавном и едва заметном движении – тело напряглось, рука сжала столешницу до побеления костяшек пальцев, только стук сердца сейчас отбивал четкий ритм в ушах, подгоняя, подначивая выплеснуть всё, весь тугой пучок эмоций, разрывающий грудь…
Ненавидеть всё – слишком растратно, куда более удобно ненавидеть кого-то определенного. Ведь так легко направить всю ненависть именно на него. Так просто ее выместить, так сладко поддаться этому пагубному порыву, так упоительно сдаться гневу и окунуться в него с головой. Ненавидеть так сильно, почти невозможно. Ненавидеть радостно, растягивая эту блаженную минуту…
И именно сейчас, когда Саске почти был готов заглушить голос разума и накинуться на человека, как дикое животное, она – его маленькая, интересная забава, нежный цветок с шипами, Сакура – встала аккурат между ними, загородив собой старшего брата.
Что-то быстро ему шепнула, схватила за руку и потянула прочь.
А Саске, даже спустя несколько минут, продолжал таращиться горящим взглядом в место, где только что стояла младшая Харуно. Пульсирующая в висках ярость, казалось, разбуженная совершенно случайно и на пустом месте, уместилась где-то в области желудка и нещадно жгла. Выплеснуть ее, избавиться, немедленно…
Он поднялся с места резко, без намека на грацию, скорее, изломанно, и ринулся прочь из кабинета.
Карин. Ему нужна Карин… Сейчас же…
Когда же Саске узнал, что ее в классе не было, чуть не взвыл от досады. А потребность в ней, всегда тенью скользящей за ним и вдруг исчезнувшей, когда она так ему нужна, неумолимо росла и затуманивала и так неясный разум. Он метался от кабинета к кабинету, словно загнанный зверь, совершенно не представляя, что с собой делать и как успокоиться.
Но Саске так и не нашел ее – обессиленный из-за внутреннего напряжения, измотанный постоянным самоконтролем, не смог придумать ничего лучше, как спрятаться от посторонних глаз да и от всего мира в пустующем медпункте.
Если там, за пределами этого уютного и спрятанного в тени балкончика и гремела музыка, то здесь, словно в другой реальности, она была едва слышна, да и то, четко отбивали свой ритм лишь грузные басы.
Юноша, еще совсем молодой, вальяжно раскинулся на диванчике, в полной мере осознавая собственную значимость и важность. Это скользило во всей его позе, выражающей бесконечную уверенность в себе и своей привлекательности. Натянутая на тугие мышцы черная рубашка была красноречиво расстегнута на груди. Он не был мускулист, скорее худ, однако же поджар и строен. Ему ничего не надо было делать. Не нужно было изображать интерес, не нужно было отчаянно ухаживать за девушками, не нужно было измываться над собственным телом в толпе танцующих и придумывать на ходу сложные и оттого неуклюжие движения. Ничего… Потому что девушки сами приходили к нему, стоило им хоть раз увидеть его спокойный взгляд с легким полуприщуром, его грацию и манерность в жестах. Он походил на разнеженного породистого кота, взирающего со своего места на всех слишком надменно и чинно. Но это не отталкивало, наоборот, привлекало. Как глупо… Но он совершенно ясно и четко осознавал, каким именно его видят девушки, знал и беззастенчиво этим пользовался.
Красивая утонченная брюнетка, на секунду замерев у самого входа, шагнула внутрь, быстро сократив расстояние между ними уверенно-соблазняющей походкой. Она улыбнулась своими пухлыми губами, чуть-чуть тронутыми блеском, и присела на его колени, пробежавшись пальчиками по обнаженной, белой, словно фарфор, груди. Шепнула на ухо какую-то глупость… ах да, свое имя. Только вот зачем оно ему? Она спросила что-то еще певучим, грудным голосом, но, так и не дождавшись какого-либо ответа, восприняла это, как согласие.
Она неустанно что-то мурлыкала, пока расстегивала рубашку и стягивала ремень с его брюк, ласкала игривыми поцелуями ключицу, терлась щеками о соски и, будто невзначай, задевала их немного липкими от блеска губами, пока мягко касалась пальчиками его начинающей возбуждаться плоти. Несомненно, она была чертовски горда собой, и Саске поощрял ее, но только лишь легкими, гладящими касаниями. Он не был нежен или страстен, лишь молчаливо позволял ласкать себя, касаться себя, играть с собой. Девушка, кажется, недовольная излишней апатией своего партнера, одним манерно-грациозным движением стянула с себя платье-чулок и прижалась обнаженными прелестями к его груди, вновь что-то мурлыкнула и укусила за ушко, пройдясь язычком по чувствительной мочке. Должно быть, мало различимые мурашки, пробежавшие по его коже, вызвали у нее восторг, и девица уже смелее потерлась об него всем телом. Дрянная кошка… Тонкие пальчики ловко и умело прошлись по шее, предплечьям и вновь переместились на его живот. Хочет поиграть немного? Ему, в общем-то, было абсолютно все равно, что именно и как она будет делать. Только вот…
- Ну же, поцелуй меня… - ее губы, уже во всю терзающие его шею, плавно перемещались по щеке ближе к его губам. – Ну же…
Она еле успела их коснуться, но даже этого мгновения ему хватило сполна, чтобы осознать: как же противен ее поцелуй… Саске что-то едва различимо рыкнул, отшатнувшись от ее лица, и крепко сжал ладонями бедра. Девушка, на секунду совершенно растерявшись, решила, что это новая забавная игра, и с хищной улыбкой потянулась за новым поцелуем, крепко схватив его за волосы на затылке и оттянув голову. Горячим языком осторожно лизнула подбородок, намереваясь на сей раз наверняка украсть поцелуй, заставить хотеть ее. Надавила острым коготком под подбородком, заставляя его приоткрыть рот и нетерпеливо прильнула к нему, словно оголодавшая вампирша.
Ее губы, не такие нежные, как казалось вначале, терзающие его, ее язык, нагло скользнувший ему в рот, влажность и пошлость этого поцелуя… Нет… Незнакомый запах, не неприятный, не возбуждающий, никакой, совершенно нейтральный. Незнакомый вкус, абсолютно не интересный и даже терпкий. Не так… не такой поцелуй ему нужен… не от этой девки…
Саске оттолкнул ее от себя резко и сильно, утерев тыльной стороной ладони влагу со рта – на его лице отчетливо отпечаталось выражение отвращения, но было слишком темно, чтобы его можно было увидеть...
Ему не нужны такие поцелуи: они больше не интересны, они больше не волнующи, они больше не приятны. Лишь краем глаза он заметил ее, оперевшуюся об угол, полупрозрачную, смотрящую в другую сторону, не на него. Только миг и ощущение ее присутствия растворилось в дымке реальности, как и силуэт ее тоненькой фигурки.
Наверное, сейчас он хочет лишь ее поцелуи. Чувствовать лишь ее вкус. Ощущать лишь ее запах.
Его маленькое, забавное увлечение… Почему же в этот раз оно стало серьезнее? Почему он стал серьезнее? Почему это вдруг стало таким увлекательным?
Лежащая на полу девушка что-то злобно прошипела и, резво вскочив на ноги, толкнула Саске в грудь. Он же, абсолютно увлеченный собственными мыслями, не сопротивлялся и упал обратно на диванчик, апатично наблюдая, как эта теперь грузная, разгневанная кошка взбирается ему на колени.
Это было грубо и нетерпеливо…
Каждое ее движение, напоенное злобой и разочарованием, было резким и причиняло ей самой боль, но она игнорировала ее, продолжая, как ей казалось, наказывать Саске, уставшего от собственного томления, с блестящим взглядом, направленным куда угодно, но не на нее…
Ему действительно было все равно. Действительно было плевать, что она делает и как. Саске не было до этого совершенно никакого дела. Все что сейчас стояло перед глазами, так это приоткрытые в немом вопросе пухловатые губы и зеленоглазый взгляд, опьяненный жалостью, такой ненавистной, опротивевшей жалостью. Но он позволяет, позволяет так смотреть на него. Позволяет сейчас лишь ей. Нежной и обеспокоенной, с выбившимися из прически шелковистыми прядями – образ, который накрепко въелся в его память.
Девица, содрогнувшись под градом болезненно-сладостных спазмов, крепко впилась ногтями ему в шею, на которой мгновенно проступили капельки крови.
Воздух, наполненный запахом мускуса и стойким духом разочарования, казался куда как плотнее, чем должен был быть. Он почти давил и едва заметно мешал дышать.
Она не получила и толики удовольствия. Он тоже.
Саске с едва заметной едкой ухмылкой наблюдал, как девица быстро и совершенно не грациозно натянула на себя платье и, послав ему убийственный взгляд, покинула балкончик.
Стало смешно.
Он не сдерживал себя в своих желаниях и, зажимая ладонью руку, позволил себе рассмеяться. Но вскоре издевательские смешки стремительно превратились в едва различимое хихиканье, а затем и вовсе утихли.
Подушечки пальцев коснулись горящих, истерзанных губ. Что же такое… С чего вдруг это кажется таким бессмысленным и ненужным? Бесполезным…
Саске сжал зубы, позволяя гневу украсить свое лицо чудовищным выражением. Он никогда не делал ничего бесполезного, никогда не жалел о своих поступках. Так какого же черта она лезет в его голову? Какое право имеет ему указывать? Ему – испытавшему столько, сколько ей и не снилось? Что и следует считать бесполезным, так это ее глупые попытки изменить в нем что-то, ведь он не нуждается в этом, его совершенно не нужно чинить…
Он откинулся на спинку диванчика, буравя потолок устремленным в пространство взглядом. Все как обычно, ничего не изменилось, верно?
- Я уничтожу тебя, Харуно Сакура…
