Ты — мне, я — тебе (глава 7, часть 1) от Kali

Они сидели на полу за самым большим из всех тех циклопических обломков, что образовались после взрыва. Кажется, когда-то это была стена, а теперь от неё осталось не больше метра в высоту. Вообще, разрушение было сильнейшим. Заваленные входы-выходы делали их победу несущественной: всё равно выигрывал тот, кто первым проберется к двери. Правда, проиграй они Акаши, их друзьям пришлось уходить бы ни с чем. А точнее — без двоих своих товарищей.
— Они вытащат нас, Сакура. Я уверен.
Наруто говорил спокойно, будто произошедший взрыв был какой-то досадной мелочью, а не аварией, запершей их на вражеской территории.
— А если не вытащат? Если их перебьют по дороге сюда?
— Тогда нас раскопают ещё раньше, — подал голос пленник. — Какого хера вы вообще сюда лезли без нормального плана действий?
— Очухался, — вздохнул Удзумаки.
— Он и так долго провалялся, — махнула рукой Сакура. — Два часа — это предел.
— Так что насчёт плана?
— У нас был план… — произнёс Наруто.
— Но вы его скурили?
— Нет, мы… — начал было кипятиться Наруто, но тут же одёрнул себя. — Знаешь, я уже и забыл, какой ты был задницей. Ничего тебе не скажу, вражья морда. Только если вспомнишь, при каких обстоятельствах мы с тобой в первый раз подрались.
— Хочешь сказать, этот раз был не первый? — нахмурился Сай.
— Если бы я не знал большинство твоих финтов, то вряд ли бы продержался против тебя так долго.
Пленник нахмурился ещё сильнее. Ещё во время боя ему показалось странным, что его обычные атаки не дают результата, но он списал это на опытность противника. В конце концов, ему противостоял такой же боец «Корня», каким он был сам. Но сейчас, снова и снова прокручивая их сражение в голове, он понял — они точно раньше стояли в спарринге. И всё же…
Чтобы рассказывать о своём стиле боя кому-то, нужно как минимум быть уверенным, что это не используют против тебя. А уж выдавать слабые места атак… Вероятно, друг — слово, значение которого он слабо себе представлял, — был именно тем человеком, которому такое можно сказать — чтобы тебя подстраховали там, где сам не можешь.
— Вы хотите меня убедить, что мы были друзьями?
Но девушка опередила ответ блондина, с той же мягкой улыбкой поинтересовавшись:
— А ты что, вспомнил, что это значит?
Сай прищурился. Пока разговор шёл между ним и его недавним противником — явно простодушным, не способным лгать как дышать, всё было относительно просто. Заболтать или выведать информацию не представляло труда. Но чего ждать от особы, отправившей его в нокаут, было неизвестно. И потом, эта глупая фраза: «Вспомни свою Злюку…». Нет, с тем, что она мымра ещё та, он абсолютно согласен, но какого чёрта она его?
— Некрасиво перебивать чужие разговоры.
— Некрасиво, — согласилась девушка. — Но ведь и мы не по Национальной Галерее гуляем, выставку фаллического мировосприятия шерстим.
— Какую ещё выставку?
— С твоими картинами. Не только твоими, конечно, но именно твой стиль стал главенствующим в той экспозиции.
— Какой — той?
— На которую ты пригласил меня. Наше первое свидание.
Он видел, что девушка пытается говорить об этом отстранённо, как о неком абстрактном событии, байте информации, который надо усвоить, но у неё плохо получалось.
— Хочешь сказать, мы встречались?
— Да.
Он хмыкнул. Карту дружбы и амнезии враги уже разыграли. Теперь пошла в ход любовь. «Интересно, до братьев-близнецов дело дойдёт или эта сучка сразу заявит, что у нас родился ребёнок, который теперь очень скучает по папе?» — мелькнула презрительная мысль.
— Брось. Я ни за что бы не стал встречаться с такой уродиной.
Очередная горькая улыбка. Сакура видела, что Сай просто пытается вытащить из них информацию, не понимая, что они с Наруто сами были готовы выложить все эти события в любой удобной форме. Но рассказывать о том, как всё начиналось, всё равно было немного горько.
— Ты забил мой мейл спамом. Сара Девис из Иллинойса, будь она неладна вместе со своей чёрной собакой. Разошлите всем, не то поправитесь на двадцать килограммов. А пять из них я уже наела и без твоей помощи. Я ответила. Ты не остался в долгу. В общем, отчёт для Психологического клуба, задание которого ты выполнял, пришлось корректировать.
Информация, полученная от этих ребят, пока что казалась ему бредом помешанных. Какие-то его картины, выставки, фаллическое мировосприятие… Друзья, девушки. И даже Сара Девис с её чёрной собакой. Складывалось впечатление, что они знают его двойника из параллельного мира, потому что он, лежащий в коме последние три года, никак не мог всего этого делать. И всё же было в этом бреде что-то цепляющее, не дающее расслабиться, но от попыток, понять, что именно, голова начинала болеть с каждым мигом сильнее.
Он стиснул зубы. Рано или поздно эта боль сведёт его с ума. Но пока есть время, нужно пытаться.
Сай вскинул голову.
— И что?
— Я одна из всех твоих респондентов не сорвалась на мат даже после прямого адресного оскорбления. Одна оказалась способна управлять своими эмоциями. Но не вполне, конечно… Мне было плохо. Меня бросил парень. Я страдала, жалела себя и жрала мороженное. Ты предложил помочь решить мою маленькую проблемку. А когда мы разговорились, попросил помочь тебе с твоей.
— Что, развёл на потрахаться за справку из википедии?
Харуно хитро ухмыльнулась. Стиль общения Акаши не мог оставить её равнодушной.
— Нет. Ты попросил меня помочь тебе научиться понимать человеческие эмоции.
Сай замолчал. Видно было, как он судорожно пытается то ли вспомнить, то ли понять, как эта девушка узнала об этой его особенности.
— Ты сам мне сказал, — улыбнулась Сакура, на этот раз печально. — И, да, я умею читать мысли по твоему лицу. Я очень старалась научиться это делать.
— И как? Получилось?
— Научиться? Или с эмоциями?
— И то, и другое.
— Да. Получилось.
— И что же это такое?
Харуно стала серьёзна.
— Это — плюнуть на них, чтобы оплатить мне операцию.
— По откачке пяти килограммов жира? Или по пересадке мозга, чтобы хоть немножко заработало?
— По восстановлению позвоночного столба. Не помнишь? — она присела на корточки рядом с ним и положила руку на его лицо. Зелёные глаза, не дающие ему покоя, стали близко-близко, и Сай неожиданно понял, что они совсем не зелёные, они могут быть любыми. И он видел, абсолютно точно видел, как закатное солнце, отражаясь в стекле, делало их охристыми, даже медовыми, а розовые волосы казались…
Пленник зашипел сквозь зубы. Картинка пропала так же быстро, как и появилась, оставив во рту только привкус крови из прокушенной щеки. Молотки в голове превратились в шипастые шары. Под веками от усилия удержаться в сознании заплясали радужные точки.
Сакура, не убирая руки, покачала головой.
— Не помнишь, — горько улыбнулась она. — Англия, разлука, расчленённый миллионер в чемодане. Вечеринка, куча народу. Наша румба. Балкон. Я соскучилась, но ты соскучился ещё больше. Любимый.
Её голос словно размылся. Он слышался тихо, вкрадчиво, откуда-то издали…
Голова заболела просто нещадно. Если бы он мог, то сжал бы виски, пытаясь прогнать надсадную, пульсирующую боль, которая становилась сильнее с каждым словом этой странной девушки.
— Я не умею скучать, — скривившись, выдохнул он.
— Ты не умеешь лгать. Так толком и не научился.
Кончиками пальцев она прикоснулась к его лбу, потом погладила виски, чуть надавливая.
— Здесь?
Терять, кроме неприятных ощущений, было нечего.
— Да.
От рук веяло прохладой и спокойствием, и она явно делала это не в первый раз. Боль стала меньше.
— Что было дальше? Что случилось на той вечеринке? — спросил он.
После приступа, почти вывернувшего его мозги наизнанку, появилась злость и какой-то азарт, требующий разобраться во всём том бреде, что, не скупясь, лили на него эти горе-диверсанты. Сумасшествие? Давай! Психоз? Отлично, поехали! Главное — разобраться. Пусть или доболит до конца и прекратится, или исчезнет. Доказать кому угодно — себе, этим ребятам, Данзо, всему миру, — что за завесой из боли либо всё, либо пусто. И будь что будет! Если то, о чём эти люди говорят, правда, то надо сконцентрироваться на ней, представить, и…
Усмешка девушки, назвавшейся Злюкой, стала совсем горькой.
— Мы занялись любовью. Прямо там. Сошли с ума так, как даже в первый раз… Просто заперлись на балконе, задёрнули шторы… Чёрт, глупости какие-то в голову лезут…
Голос незнакомки неожиданно начал подрагивать. Куда-то делась уверенность, кажется, она даже смутилась.
— Вот как про это рассказывать? — пробормотала она. — Не про то же, как ты на мои чулки смотрел. Или как торопился, когда бельё с меня стаскивал — новое, красное. Я его никогда после этого… Бред!
— Бред, — согласился он. Представлять своего врага в чулках и эротичном красном белье… Действительно, а что тут такого? — Но что тогда главное? Не поза же? Где я лежал? Или мы сидели?
— Стояли, — пробормотала девушка и, кажется, чуть покраснела, косясь в сторону своего напарника. — Ты был сзади. Хотя… не только. Я… так помню всё это. Твоё дыхание на затылке. Как крепко ты сжал мою ладонь, когда мы вместе…
— Испытали оргазм?
Она кивнула. Поглядела на него, будто на что-то решаясь, преодолевая какие-то внутренние барьеры. Немного помолчала, вздохнула, слегка успокоилась. Потом всё же сказала:
— Словно стоп-кадр: моя рука на запотевшем стекле, и твоя сверху. Так надёжно, будто всегда так было всегда и так должно быть. Смешно…
— А потом?
— Потом… Потом мы наспех оделись, вышли с балкона. Пошли в душ. Я первая, ты следом… Коричневая дверь. Скрипучая ручка. Парочка, которую ты оттуда согнал.
Мир лопнул. Голова раскололась на два полушария, и во вспышке боли Акаши ясно увидел: жёлтый кафель с большими ярко-синими бабочками. Раковина с каким-то пахучим мылом. Душ. Знакомый тихий и вкрадчивый шёпот в ухо: «Не задерживайся». Ощущение поцелуя на шее. И ещё что-то странное, неуловимое, какая-то мысль или ощущение, за которое он попытался ухватиться, но у него не получилось, и боль вернулась, умноженная этим провалом десятикратно. Потом видение исчезло, оставив в голове только атомную вспышку. Очнулся он тогда, когда незнакомка (знакомка?) колола ему что-то в руку.
— Что это?
Голос был чужим и отказывался повиноваться.
— Болеутоляющее.
Она была встревожена. Было заметно, как трогательно, как нежно девушка вытирала пот с его лба. Рядовой четыре-один не понимал, почему. За что? Она что, и вправду думает, что он мог кого-то полюбить?
— Ты каждый раз так выпадаешь, когда пытаешься вспомнить?
Он молчал. Всё и так было ясно, но говорить о странностях своей амнезии, выдавая тайны потенциальному врагу, было глупо.
— Тебе будет очень больно. Слишком, — в её голосе сквозило отчаяние. — Наруто, код рассчитан так, чтобы он был либо прежним, ничего не знающим, либо мёртвым. Тело не выдержит.
Сай попытался повернуть голову, чтобы оценить, в каком состоянии находится противник, но тот сам облегчил задачу — подошёл и присел рядышком.
— Командир, ты должен выдержать. Ты выдерживал и большее. Я верю в тебя.
Сакура резко поднялась. На секунду пленник даже подумал, что она ударит своего напарника, но нет. Не ударила. Только процедила сквозь зубы:
— Иди ты нахрен со своей верой. Прими цианид и бурчи своему телу, что, типа, ты веришь, что оно выдержит!
Удзумаки заметно погрустнел.
— Всё так плохо?
— Да. Нужно забирать его отсюда таким. Возможно, потом, понемногу, у нас получится. Сейчас это его убьёт.
— Может, вколоть ему ещё транквилизатора?
— Если будет сопротивляться.
— Он будет.
— Не буду, — простонал он.
Харуно хмыкнула: ещё бы он пообещал другое! Быть в сознании намного выгоднее, ведь всегда остаётся надежда сообщить координаты врага своим, сбежать, запомнив дорогу, вырваться. А поизображать строптивого глиста всегда можно успеть. Правда, сейчас их пленник и на покорного глиста не очень-то тянул. Бледный, с каплями пота по лицу, он был похож на горячечного больного.
Сакура покачала головой. Ребята из группы много рассказывали о том, какими бодрыми могут оказаться «типа больные» из «Корня». И ещё было подозрение, что когда он прекратит пытаться вспомнить, занявшись привычной своей деятельностью, здоровье резко пойдёт в рост.
— Ты думаешь, я тебе поверила? — сказала она, снова присаживаясь рядом. Улыбнулась, но стало понятно, что эта гримаса не обещает ничего хорошего. — Извращенец, иногда ты бываешь просто невыносимым.
Она погладила его по голове, вначале мягко, потом вцепилась в волосы, дёрнув на себя. На какую-то секунду её лицо оказалось буквально в миллиметре от лица связанного.
— Почему ты называешь меня извращенцем? — абсолютно невозмутимо спросил он. — Я что, был склонен к перверсиям во время половых актов?
Сакура на секунду замерла, а потом засмеялась. Сама фраза — «перверсии», «половой акт»… Было забавно. Её Грязный Художник никогда бы так не сказал. Были бы скорее «вы@боны во время траха». Ну, или как-то так.
Сай смотрел, как она смеётся ему в лицо, смеётся над ним, над его слабостью. Злился? Нет. Даже внутри себя — нет. Не было чувства униженности. Возможно, потому, что эта странная девушка, даже издеваясь над ним, не ставила себе такой цели — унижать, и он видел это так же ясно, как ощущал сейчас её дыхание на своей коже. Иначе не было бы этого предательского румянца, когда говорила о чём-то очень личном. Она пахла горьким кофе и мятной жвачкой. Запах был смутно знакомый, будто где-то когда-то он его ощущал уже, и ему это нравилось. Рядовой четыре-один не совсем понимал, что «это», но в то же время было странно, и так знакомо ловить её дыхание своим ртом, дышать вместе с ней, дышать ей… Неожиданно он осознал, что хочет, чтобы её губы прикоснулись к нему. Было непонятно — зачем? Сбить противника с толку? Позлить? Заставить потерять концентрацию? Это абсолютно не имело смысла, как не имеет смысла желание пошевелить ампутированной рукой. И та же самая память тела упорно твердила, что он делает что-то, для себя обычное, простое и важное, очень важное.
Смех оборвался. Пленник просто наклонил голову чуть вперёд и поймал её выдох — словно смех, словно боль, которая объединяет, и которую он уже почти разделил с ней.
Девушка вздрогнула и широко распахнула глаза. Потом замерла, только кулаки сжимались и разжимались, сжимались и разжимались. Сай неожиданно понял: сейчас ей мучительно больно, но почему, он не знал. Зато ощущал, что весь его предыдущий опыт поцелуев, техничный и холодный, здесь абсолютно не годится. Ложь в очередной раз будет распознана, да и зачем? Единственное, чего хотелось — это продолжить момент. Потому что в этом странном прикосновении ему виделось нечто большее, чем обычные эротические прелюдии, которые большинство людей не стесняются использовать для достижения каких-то своих целей. Сейчас это был скорее символ понимания, странного, почти мистического. Одно на двоих дыхание, общий кислород. Это был знак того, что тебя принимают любого. И это было так странно, но так чертовски знакомо, что вспышки боли в голове стали сродни атомным.
Сакура не знала, что делать. Она понимала, что сейчас её целует незнакомец, которому плевать на всё, кроме дела, и они враги, но его губы… Такие родные, такие тёплые, так знакомо и нежно прикасающиеся… Как будто Сай — её Сай! — только что проснулся и тянется к ней, ещё не продрав глаз. Вкус его кожи… Для неё это был даже не поцелуй, это был скорее вопрос, тихий и растерянный: «Скажи, почему я это делаю?». Это было не нагло, не провокационно. Это не преследовало никакой цели и было так не похоже на обычные поцелуи её Грязного Художника... Но это так напоминало их разговоры, его вечные исследования человеческих эмоций!
Это был он, он!
— Ты совсем разучился целоваться, — скривилась она, и, прежде чем Сакура отвернулась, Сай увидел, как из уголка глаза поползла маленькая капелька, почти незаметная, но почему-то он следил, как она стекает по щеке, и как темнеют глаза этой странной девушки, которая может свалить его одним метким ударом, но не хочет причинять боли. Он смотрел и понимал, что так не должно быть, и он не хочет, чтобы она плакала из-за него. И вообще — тоже не хочет.
Почему-то от этого где-то в груди стало очень горячо и больно, и в голове тоже, а потом боль была везде, но из тех цветных пятен, что плясали под веками, начала вырисовываться картинка, а собственный скулёж стал похож на звук. Странный, но всё же…

— Ты что, рехнулся? У тебя и так здоровья с гулькин нос осталось, а тут ещё и…
Голос уставший и немного злой. Блондин сидит на кровати напротив и вертит пальцем у виска. Комната — обшарпанная, тёмная, но это мелочи.
— Миллионы людей курят.
— Миллионы людей — идиоты.
— И это говорит мне человек, питающийся исключительно быстрорастворимой лапшой?
— Лапша хотя бы не воняет на всю комнату.
— Ещё как воняет! Ты же её, урод, с луком ешь! Вначале воняет рамен, потом лук, потом ты. И каждую ночь я этим дышу. А ещё твой кишечник, будь он неладен! Зарин с ипритом отдыхают. После той просроченной пачки «С копчёной курицей» я могу честно говорить, что провёл ночь в газовой камере. И выжил! Так что потерпишь.
— Уж лучше лук, чем эта дрянь. Как это вообще можно в рот брать? Они же горькие! Фу!
Шелест обёртки. Пачка в руке. Дешёвая марка. Китайская зажигалка, купленная в ближайшем ларьке — там же, где и сигареты — режет глаз кислотной розово-зелёной расцветкой. Когда станет лучше с деньгами, надо будет перейти на что-то получше.
Огонёк слабо мерцает в темноте. Собственный голос, быстро севший с непривычки, кажется чужим.
— Зато то дерьмо, из которого я никак не выберусь, кажется чуть более сладким…
От дыма режет глаза. Лучше закрыть. Всё равно, на что смотреть в этой убогой комнатёнке? Картины? Они и так известны до последнего штриха. И всем им чего-то не хватает. Если скоро будет очередной переезд, будет не жалко бросить. Очередное дерьмо, оставленное позади. Только кучка поменьше.
Пьеза шаркает по кремню. Щёлк-щелк. Красно-голубой газовый огонёк в одной руке, чёрно-багровый сигаретный — в другой.
— Успокаивает?
— Успокаивает.
Два огонька среди тёмной, грязной комнаты. Не освещают. Не греют. Бесполезные вещи. Тогда почему на них так хочется смотреть? Снова и снова.
Дым.
Щёлк. Щёлк…

Хлоп!
Открыв глаза, Сай понял, что последний звук — это Сакура лупила его по щекам. Он попытался сказать, что не надо, больно же, но понял, что только хрипит.
— Не надо, Сай, пожалуйста!
Харуно поднесла к его губам флягу и заставила сделать несколько глотков.
— Не вспоминай больше. Ты убьёшь себя.
— Моя жизнь — это жизнь оружия, — хрипло прошептал он знакомый девиз, ощущая сильный привкус железа во рту.
Нижнюю губу жгло. Кажется, он сам прокусил её во время приступа.
— Нет имени, нет эмоций, нет сомнений. Есть только приказ и его выполнение.
Почему-то именно сейчас эти слова показались ему лишенными смысла. Спокойствие и уверенность, приходившие с ними раньше, исчезли. Пустота, образовавшаяся на этом месте, пугала. Фразы распадались на отдельные слова, слова — на буквы, а те разлетались, прятались, не желая больше составлять смысл. Просто звуки, производимые его горлом, тусклые и бесцветные на фоне тех пятнышек, что всё ещё пляшут под веками.
Как стон. Смысла — столько же. Никакого.
Ещё и голос, неожиданно охрипший. Телу, вспомнившему о курении, снова захотелось ощутить во рту горечь затяжки. Казалось — так станет лучше. Не спокойнее, но всё же…
— А как же защита того, что важно для тебя? — послышалось сбоку.
— Нет ничего важнее приказа.
Сай закрыл глаза.
После короткой, но такой яркой вспышки в голове стало ясно: не было никакой комы. Всё это время он где-то был и что-то делал. Но что? Так «закрыть» память могут только в том случае, если это вредит «Корню». Но предположить, что он, знающий только эту работу и этот образ жизни, предал свою организацию…
Что это было — то воспоминание? Очередное притворство? Задание?
Нет. Мозг судорожно работал, сопоставляя детали, но выходило только одно — этот странный парень говорит правду. Он был (есть?) его другом. Потому что так общаться он мог только с близким человеком. Не с подчинённым, не с товарищем-агентом, не с «целью», с которой, например, ему надо было подружиться ради дела. Он не умел так играть. Сейчас, во всяком случае. Всё эти интонации… мысли… память о них…
На задании он никогда бы не миндальничал с подчинённым. Дрался — может быть. Доводил до бешенства — весьма вероятно. Приказывал, ожидая беспрекословного подчинения — чаще всего. Но уговаривать не есть просроченную лапшу? Оправдываться в каких-то своих действиях? Да и потом, какие такие «свои» действия на миссии? Работаешь в соответствии с легендой. Нужно курить — будешь курить, и это не «хорошо» и не «плохо», это — «надо». А такого понятия, как «дерьмо, в котором я живу» вообще не могло возникнуть. Среда обитания, не хуже и не лучше других. Без оценок. Приказы не оцениваются.
Но в голове слишком хорошо отпечаталось: он хотел, пробовал. Картины, которыми он не был доволен. Его картины. Что-то имело для него смысл. Снова.
Он не помнил этого, но даже такая мелочь, как тень воспоминания уже начала менять его.
— Ничего важнее приказа? А как же твоя книга? Ну, та, которую ты нарисовал для Шина?
— Откуда ты… а, не важно. Она потерялась.
Сай закрыл глаза. Шин не укладывался в последние три года. Он был с самого начала, но, несмотря на это, рядовой четыре-один никогда не пытался дать оценку тому, что произошло тогда на экзамене. Даже когда брата хоронили… Было непонятно, что изобразить. Скорбь? Слёзы? Брату было уже всё равно. Данзо? Его не обманул бы этот спектакль. Остальные бойцы? Они, тоже прошедшие через подобное, понимали, но им было почти так же всё равно, как и Шину.
А главное, было непонятно, как к этому относиться внутри себя. Кто он — теперь? Ушёл тот единственный человек, что мог дать определение его существованию. С того момента жизнь стала неопределённой.
— Это ты потерялся. А тетрадь — вот она.
Книжка шлёпнулась на колени связанному. Акаши, стараясь не выдать волнения, рассматривал её. Заломленный уголок на обложке. Пятнышко на переплёте. Чуть стёртые буквы на форзаце. Последние сомнения, что это подделка, исчезли.
— Откуда она у вас?
Сакура покачала головой. Она явно злилась, не желая очередного приступа. Её напарник шептал ей, что к трём забытым годам этот предмет отношения не имеет. В конце концов, она просто сдалась и с хмурым видом достала ещё один шприц с транквилизатором. Удзумаки, переводя взгляд то на тетрадку, то на пленника, всё же сказал тихонько:
— Ты забыл её, когда уходил сюда. Открыть?
«Зачем? Я и так знаю, что середина — пустая. Так же, как и у меня внутри».
— Прикольная графика. Вы там такие крутые ниндзя, хоть в мангу!
Они, как нарочно, листали медленно. Почему-то именно сейчас пленник ощутил, что эти ребята — не враги. Непонятно кто. Но враги не ведут себя так странно и так… дружески? Хотя, что он знает о дружбе? И об этих людях, кроме любви к вонючему рамену последнего?
Что он знает о друзьях вообще? Кто они? Какие они? Какими качествами должен обладать человек, которого так назовут? Что это значит лично для него? Какие-то слова? Действия? И как это потом работает?
Слишком сложно.
И всё же…
Посредине книжки рисунок, дорисовать который не получалось с того самого дня, когда Шин крикнул: «Беги!». С той самой минуты, когда он, бледный и кашляющий, рассказал о своей болезни. О том, как тяжело было скрывать её так, чтобы Данзо ни о чём не догадывался. Потому что всегда, с самого начала брат знал о выпускном экзамене. Старик сказал ему об этом почти сразу, делая ставку на то, что это поможет ему не привязаться к странноватому, тихому и замкнутому ребёнку, которого поселили с ним в одной комнате. Делал ставку на лидера.
С того момента, когда Саю не пришлось убивать своего самого близкого человека, чтобы избавиться от ненужных эмоций и мешающих сомнений, рисунок не мог быть закончен. Потому что он всё равно умер тогда. А чувства…
…Улыбка Шина на картинке ярче, чем была на самом деле. Она больше похожа на улыбку этого белобрысого идиота, который запрещал ему курить. Но, если приглядеться, у этих двоих больше общего, чем кажется на первый взгляд. Раздолбаи. Профессионалы, действующие как идиоты, но всё равно выкарабкивающиеся из самых крутых задниц, в которые сами же себя и отправляли с завидным упрямством. Те, кто никогда не бросал своих. Два солнца.
…Крутые ниндзя, два рисованных героя держатся за руки. Щурятся от радости и улыбаются так, как притворяться невозможно. Неожиданно становится ясным, что именно так Сай и планировал завершить эту историю, с самого начала. Потому что Шин и дружба с ним были единственным, что имело смысл в жизни. Он никогда бы не прошёл выпускной экзамен. Или вышел бы таким же живым трупом, как остальные выкормыши Данзо.
А сейчас он кто?
Сай перевёл взгляд на тех двоих, что пришли его спасать. Он их не помнил — почти. Но, оказывается, себя он тоже не помнил. Не того, каким он был эти три стёртых года, а того, каким он был всё это время на самом деле. Того, кем не имел права быть, чтобы жертва брата не стала напрасной.
— Знаешь, — сказал белобрысый неожиданно тихо, — мне всегда казалось, что Шин не хотел, чтобы ты забыл, что такое дружба. Да, возможно, это подставило бы тебя, и, соответственно, обесценило его смерть. Но, по-другому… Это ведь обесценило его жизнь, пойми!
Рядовой четыре-один закрыл глаза. Было невыносимо видеть, как они все — и эта девочка с зелёными глазами, и этот парень, и даже, кажется, Шин с того света, хотят, чтобы он что-то понял. Что-то, сейчас ему недоступное — потому, что он сам так решил, а может, так получилось. Они все хотели эту случайность исправить.
Почему для них это так важно? Как профессионал, Сай смеялся над дилетантской организацией операции. Лично он бы вколол пленнику снотворное или наркотик, доставил по назначению, и тем самым освободил себе руки для дальнейших битв. В том, что они будут, сомнений у него не было. Так нет же… Почему?
Те воспоминания, которые, словно взрывы сверхновой, раскурочили ему сознание, разбросав привычный мир по кусочкам, не врут. Он, лежащий под обломками того, старого здания, рухнувшего в одночасье, знал, каждой клеточкой ощущал, что всё промелькнувшее в голове было с ним. Он — человек, он — сотрудник, он — друг… От этого нового понимания «всего-на-свете» его трясло, словно в лихорадке, но осознать всё это одномоментно и остаться нормальным было просто невозможно. А отложить…
Неожиданно ему стало страшно — операция этих чудиков провалится, и никогда больше яркие огоньки не вспыхнут в голове чем-то обжигающим, запретным и сладким. А ведь она провалится, потому что…
Стоп. Руки на лбу, прохладные, облегчающие боль. Почему глаза закрыты? Открыть.
Глаза, с которых началось его падение в цветную бездну, были так близко, что с них можно было писать картину. На этот раз — настоящую.
— Вы правы, идиоты, — прохрипел рядовой четыре-один. — Я действительно потерялся, но...
Что-то внутри него фыркнуло, будто просыпаясь ото сна. На какой-то момент ему показалось, что он видит себя со стороны — с разбитой губой, фингалом на скуле и начинающим заплывать глазом. Это продлилось недолго. А потом в голове возникла простая, логичная, но абсолютно чуждая мысль: «Жить, понимая жизнь. Работать, иметь друзей, любить. Быть самому себе хозяином. Выполнять только свои приказы, делать, что хочешь. И для начала — понять, чего же ты хочешь. Сам, без приказов. Не подставляя никого под огрехи чужих ошибок, нелепых случайностей, шальных пуль». И следом, шквалом: почему «сломавшийся меч» приняли обратно? Как продолжать вести себя — с Данзо и с этими «освободителями»? Что делать с тем, что «Корень» стремительно переставал быть домом, а его правила — единственными жизненными ориентирами? Снова предательство? Кого предавать на этот раз? Себя? Друзей? Организацию?
Вопросы возникали в голове один за другим. Ложь наслаивалась на ложь, сомнение на сомнение, но даже само их наличие было вызовом тому воспитанию, той формулировке, что была усвоена с молоком: «Нет чувств. Нет эмоций, привязанностей и предпочтений. Нет имени, памяти, сомнений. Ты просто одна из рук «Корня» — невидимый миру отросток, в темноте поддерживающий великое дерево. Есть миссия и её выполнение. Вне её тебя — нет». Эти слова крутились в голове, словно торнадо, мощное, заполняющее собой всё сознание. И маленькие светлячки-занозы, облепившие смерч со всех сторон, только делали его ещё больше.
Путь разрешения был один — туда. В центр воронки.
— Я найдусь. Ждите.
Кажется, Сакура снова кричала. Он уже не слышал, что. Он плыл навстречу своей боли. Он плыл навстречу своей жизни, а может, и смерти.
Он плыл навстречу себе.

Меню сайта

Опрос Наруто

Ты — мне, я — тебе (глава 7, часть 1)

Форма входа

Поиск

Топ пополнителей