- Здравствуйте, я пришла… - мелодичный голос замолк, так и не договорив.
- Я знаю. Раздевайтесь и садитесь, – даже не удостоив взглядом пришедшую, холодно произнес художник. Это было что-то вроде части ритуала: смотреть на натурщицу, только лишь когда она разденется. Нет, это была не похоть или призрение, не желание унизить. Просто надежда, что одна из них будет той. Той самой…
Грифель сломался.
«Черт! Слишком сильно надавил».
Раздражение.
Это пожалуй единственное чувство, которое он может испытывать. Все чувства давно стерты, никто и ничто не может их оживить. Может, именно поэтому его картины такие сухие. Хотя кажется, что кроме него этого никто не видит. Его картины продаются за баснословные деньги. Все говорят, что у него талант от Бога. Но не видят, что его картины умирают, как и он сам.
Это лишь доказывает то, что этот мир совсем пуст.
Поворот на стуле к маленькому столу. Здесь есть все. И запасные карандаши, и уголь, и бумага –все, чтобы не отрываться от рисования. Он осторожно натачивал карандаш и уже знал, что если все будет так продолжаться, то и смысла нет.
Может застрелиться? – слегка унылая мысль. Он закрыл глаза и потер виски. Его и без того светлая кожа за последние дни приобрела какой-то болезненный оттенок. Короткие черные волосы свисали клоками, а из груди так и вырывался стон.
Безысходность.
Больше незачем жить. Не для кого. Он даже из своих картин не может выдернуть хоть одну эмоцию. Всколыхнуть хоть какие-нибудь чувства. Хоть что-то. А он? Он уже и забыл про эмоции. Одна маска, одна фальшивая улыбка на все случаи жизни.
- Я готова. Куда мне ложиться? – прозвучал дрожащий голос.
«Хм. Она, что, боится? Меня?»
Он открыл глаза и, не гладя, указал на пуфик.
- Туда, – голос треснул. Почему-то ее страх что-то колыхнул в его душе. Он опять закрыл глаза. Надо причесать свои мысли.
«Для натурщицы она слишком боится. Хм…»
- В первый раз? – спросил он.
- Это не ваше дело, – грубо ответила она.
«Хм. Значит - впервые. Поэтому так боится».
Он открыл глаза и продолжил затачивать карандаш. Стружки выходили идеально ровными. Это всегда его успокаивало. Еще и еще. Все мысли уходят из головы.
«Ах, да! Надо же сменить холст».
Он повернулся на стуле и осторожно отцепил бумагу.
Отчего-то ему ужасно захотелось взглянуть на нее. Кто же она? Почему оказалась здесь? Но нет. Не нужно лишних эмоций. Новая бумага прикреплена. Карандаш заточен. Взгляд.
Она седела к нему спиной, все еще кутаясь в простыню. Ее золотистые волосы были распущены и легкими завитками падали на плечи и обнаженную спину, оголенная лодыжка выглядывала из-под простыни.
Он не удержался от восторженного вздоха.
«Просто великолепно!»
- Не двигайтесь, пожалуйста.
- Но я же не…
- Я же говорю, не двигайтесь.
Девушка замолчала, а наточенный карандаш пустился вырисовывать изгибы ее тела, каждую складку, каждый завиток.
Да. Именно так.
Набросок был закончен в течение нескольких минут.
Удивительно.
«Нужно сменить холст. Подточить карандаш».
- Повернитесь ко мне.
Девушка повернулась. Ее глаза были закрыты, а губы подрагивали. Нежные тонкие пальцы сжимали простыню, которая практически ничего не скрывала. Ее совершенные формы просто завораживали.
Рука сама потянулась изобразить все это великолепие.
Ее губы дрогнули.
- Мне снять простыню?
- Нет, – надтреснуто прошептал он.
Нет. Это все равно, что содрать с нее кожу. Так в ней есть загадка. Так в ней есть то, что хочется узнать.
Ее пальцы задрожали.
«Холодно? Или это страх? А может что-то еще? Или нет?»
Рука с карандашом дрогнула. Возникло желание обнять ее. Вдруг он и сам вздрогнул. В комнате было холодно. Как он раньше этого не почувствовал? Он отложил карандаш и встал.
«Нужно затопить камин. Как давно он потух?»
По телу пробежала дрожь. Зима. Зима не только за окном, но и у него в душе. Холодно.
Огонь разгорелся довольно быстро. Треск становился каким-то особенно выразительным. Ему хотелось что-то сказать, но ничего не приходило в голову.
Вдруг он ощутил взгляд, прикованный к его спине. Девушка смотрела на него. Парень сел у камина и протянул руки к огню. Его пальцы давно закоченели, совершенно перехотелось заканчивать картину. Стало так холодно. Хоть он и сидел у огня, ему было холодно.
Одиночество.
- Вы свободны. Закончим завтра. Ваши деньги на столе.
Он опустил голову и прикрыл глаза. Эта девушка внесла в его мысли непонятную суматоху, которая не давала сосредоточиться.
Она не шевельнулась.
«Хм?»
- Вы не поймите меня неправильно, но… - ее голос был напуганным, - можно я останусь у вас? Мне некуда идти. Девушка из агентства сказала, что вы пишите всю ночь, и я думала, что…
Неловкость так и сквозила в ее словах. Он слегка улыбнулся. Губы как-то сами дрогнули в улыбке.
«Странноватая реакция. Что меня обрадовало? Что я останусь не один? Это не важно».
- Оставайтесь. Но тогда вы будете мне кое-что должны…
- Я не… - девушка возмущенно вскочила.
- Ваше имя. Скажите мне ваше имя, вот и все, – опередив поток грубостей, сказал он.
Она пораженно выдохнула:
- Ино. Янамака Ино.
- Очень приятно, Ино. Меня зовут Сай. В комнате, справа, есть постельное белье и полотенца. Сходите в душ и ложитесь. Я вас не побеспокою.
- Спасибо, – натурщица удалилась в указанном направлении, а он тихо вздохнул.
Треск огня успокаивал и приводил мысли в порядок. Он закрыл глаза и вспомнил набросок: тонкие линии тела, складки простыни и выглядывающая лодыжка, словно говорящая о том, как мало он о ней знает. Только часть правды. Тонкий изгиб и завиток. Она не натурщица, это определенно. Денег, скорее всего, нет. Остаться не у кого. Поэтому пришла сюда: в надежде, что будет сидеть в теплой мастерской, а не мерзнуть на каком-нибудь вонючем вокзале. И имя. Ее имя. Вот и все, что он знал. Вдруг он вспомнил, что так и не посмотрел ей в глаза.
Что же заставило его отложить карандаш? Ей было холодно. Он не мог позволить ей замерзнуть.
Стремление…
- Простите… – ее голос ворвался в его мысли.
- Что? – не открывая глаз, спросил он.
- Вы извините, я наверно вмешиваюсь не в свое дело… - девушка села на пуфик снова. Ее голос не был больше напуганным, а даже, наоборот, заинтересованным.
- Спрашивай. - Он сам давно был замкнут. Незаметно для себя, он захотел открыться. Захотел прогнать зиму и холод, царящие в его сердце. Открыться именно ей.
Она заставила его почувствовать холод. Принудила. Он почувствовал желание защитить. Защитить именно ее. Пускай от холода или страха, но он почувствовал.
- А почему вы рисуете только с натуры?
«Осведомленная. Откуда? Интересовалась тем, к кому она идет? Вряд ли. Тогда что? Ах, да. Картины в комнате. Должно быть увидела».
Это был обычный вопрос, но когда она его задала, он понял, что не знает ответа.
* * *
- Не знаю, – мой голос был безжизненным.
Я услышал шорох. Девушка встала. Но вместо того чтобы пойти в комнату, она села рядом со мной.
- Любовь, – коротко произнесла она.
От удивления я открыл глаза и взглянул на нее. Ее голова была опущена на колени, а челка скрывала от меня лицо. Но я успел восхититься тем, что даже сейчас она снова вызывала во мне желание рисовать. Рисовать без остановки. Пока картина не оживет.
- Что? – я, наконец, смог что-то сказать.
Она наклонила голову и обняла себя.
- Это то, что сделает ваши картины живыми. Любовь, – просто ответила она.
Растерянность.
Я растерялся, не зная, что ей ответить.
«Что?»
- Я ничего не чувствую. Я не знаю, что это такое.
Правда.
В первый раз в жизни я сказал правду. Но затем я почувствовал еще кое-что. Вместе с правдой я испугался. Испугался ответа. Того, что она может мне сказать. Именно поэтому я отвернулся от нее. И тогда я понял, что она права. Возможно, ее картина будет другой. Может быть, она другая?
Внезапно я почувствовал руку на своем плече. Ее прикосновение было легким, но от него меня бросило в жар.
- Попробуйте. Возможно, ваша единственная совсем рядом.
Она опустила руку, но не ушла.
«Совсем рядом».
Ее слова отбивались эхом у меня в голове. Они так сильно звенели, что я схватился за голову, пытаясь физически вытряхнуть их оттуда. Я застонал от боли. Больно было везде. И голова, и тело, и даже сердце - все было натянуто, как струна. Почему так больно?
Непонимание.
Я не понимал, почему все болит.
Ее теплые пальчики накрыли мои ледяные руки. Она пару раз спрашивала, все ли в порядке, и пыталась оторвать мои руки от головы. Я задрожал. На меня нахлынуло столько чувств, что я задрожал. Страх, злость, растерянность, нежность, похоть, смущение… Их так много, что я даже не мог дать им названий.
Она обняла меня. Оторвала мои руки от головы и обняла. Ее пальчики перебирали мои короткие волосы, а руки гладили по спине.
Я не смог удержаться и обнял ее в ответ. Она шептала мне на ухо какие-то милые глупости. Обычная рутина. Про ее друзей, про работу.
Мы медленно опустились на пол, не разрывая объятия. Под ее голос я уснул.
Так спокойно я не спал уже давно. Я ни разу ни пошевелился.
* * *
Он проснулся глубокой ночью от того, что камин потух и девушка дрожала. Она спала, как ребенок. Золотистые волосы рассыпались по плечам, только челка прикрывала половину лица.
«Красивая», - единственная мысль.
Он убрал ее волосы с лица и провел по щеке. Девушка улыбнулась во сне.
«Нужно отнести ее в спальню».
Он осторожно высвободился из ее объятий и взял на руки. Блондинка даже не пошевелилась.
«Наверное, очень устала».
Внезапно он захотел узнать ее. Узнать абсолютно все.
Любопытство.
Он двигался не спеша, осторожно, чтобы не разбудить красавицу.
Кровать была расстелена, поэтому художник без труда положил на неё девушку, накрыл одеялом и ушел, закрыв дверь в комнату.
Спокойствие.
Именно это он ощущал. Просто спокойствие. Уже четыре часа утра. Он сел за мольберт.
«Заснуть не получится…»
Мысль додумать ему не дали, потому что тишину прорвал крик.
Он оттолкнул мольберт и рванул в комнату.
Одеяло было откинуто, а девушка металась по кровати.
Он подлетел к ней и тряхнул за плечи. Но сон не отпускал ее. Тогда в поле зрения попало запястье. На нем открылись швы, и вовсю хлестала кровь.
«Она резала себе вены?»
