Он чуть отодвинулся, придерживая меня за плечи, я перевела ладони ему на грудь, чувствуя, как мелкие настойчивые иглы впиваются в кончики пальцев. Коснувшись согретых его теплом пряжек нагрудника, я вздрогнула, самая длинная, самая тонкая игла прошила мой позвоночник насквозь − от макушки до пяток, заставив судорожно сглотнуть. Горячую лошадь-сердце было не удержать хлипкими вожжами разума или чувства долга, она понеслась, взбрыкивая и мотая головой из стороны в сторону... Приличиям пришлось подать в сторону, чтобы не быть сбитыми и похороненными под ее копытами... 
Первыми на пол упали гарнитуры... С лязгом и шорохом слетали его боевые одежды, обнажая дивно пахнущую незагорелую кожу, розовеющую от прилива крови. Он вцепился мне в волосы, конвульсивно сжались пальцы, из груди вырвался полувсхлип-полустон; силой запрокинув мне голову, любимый припал сухим, ищущим ласки ртом, к моим губам. Глаза закрылись сами собой, внутри все перевернулось, голова закружилась, на ногах едва удавалось держаться. Я уже не ведала, где верх, а где низ, стою ли я еще на земле или уже возношусь к небесам? Гаара содрал с меня фартук, ничуть не заботясь о его целости, когда он расстегивал молнии на моем костюме, я заметила, что руки его бьет дрожь. В расширяющихся зрачках Казекаге стыла решимость... однако внезапно он остановился, посмотрел на меня как-то странно, будто впервые видел, осторожно взял за руки, поднес ладони к лицу, долго и пристально их рассматривал, а после медленно произнес: 
− У тебя такие тоненькие пальчики... Такие маленькие кисти... Рю... − с последним звуком он заключил меня в объятья, крепко прижимая к себе. Дышал через раз, сталь напряженных мускулов окружала меня непробиваемой стеной... 
− Гаара... родной... − я принялась беспорядочно гладить его: по голове, шее, готовым взорваться мышцам... − Не... переживай так... я... если даже... что-то пойдет не так... я пойму... Если не хочешь... 
− Глупая... − проворчал он, заметно успокаиваясь, и целуя меня в ухо, − я не хочу сделать тебе больно. 
− Ты... ты самый нежный... самый ласковый... ты... я... − отстранившись от него, я стала покрывать его лицо и тело легкими поцелуями, стремясь вложить в них все одобрение и жажду, что были во мне. Ямка между острых ключиц, коричневатые пуговки сосков, рельефные кубики пресса... 
− О, боже, Рю... − сиплый, шершавый от вожделения голос разорвал тишину, когда я добралась до мягкой рыжей дорожки, ведущей от пупка вниз. Дорожка исчезала из виду, теряясь под темной тканью плавок − всего, что на нем еще оставалось из одежды. − Здесь есть и ... более удобные места... − едва справляясь с собой, просипел он. И только тут я поняла, что мы все еще стоим в прихожей... мир вернулся, заставив ощутить себя в нем. Голубоглазый поднял меня на руки без особых усилий, мне отчего-то вспомнилось его: "Ты легче моей тыквы...", заставив прильнуть к его груди и улыбнуться... 
Широкая кровать в спальне и вправду была куда удобнее, чем прихожая... На полу был постелен толстенный ковер, тусклые светильники придавали обстановке особое настроение... Света было достаточно, чтобы видеть, но недостаточно для того, чтобы прийти в смущение от увиденного... Гаара опустил меня на пол, я заставила его сесть на постель, продолжив то, что было начато у входной двери... 
− Гаара... Я не испугаюсь...− тихо прошептала я. − И нет в этом ничего постыдного... − его громкие мысли скользили переливающимися облачками сквозь меня... Похоже, состояние неглубокого метемпсихоза рядом с ним для меня становится естественным... 
Стянуть с него последнюю деталь одежды оказалось не так уж легко. Не то чтобы он сильно сопротивлялся, но румянцем залился до корней волос... 
Ласково, чтобы неосторожностью не сделать больно одной из самых чувствительных частей мужского тела, я освободила его от плавок. Сдержать пораженный вздох у меня не получилось. С превеликим трудом оторвав взгляд от открывшейся картины, я перевела его на лицо любимого. Глаза были крепко зажмурены, молодой Казекаге едва осмеливался вздохнуть... 
− Он... такой... красивый... − ободряюще улыбнулась я. Гаара приоткрыл один глаз, робкая кривоватая ухмылка вползла на тонкие губы... Широкая ладонь легла мне на голову... Не теряя момента, я взялась за предмет нашей беседы обеими руками... то ли у меня они и в самом деле маленькие, то ли... 
Он был удивительным: будто плотную скальную породу окружили тонким слоем упругих волокон и оплели сетью крупных, прихотливо извивающихся вен, а сверху... ничего нежнее и более приятного на ощупь, чем эта кожа, чуть темнее, чем остальное тело, в подлунном мире боги еще не создали. Как маленькому ребенку, мне тут же захотелось опробовать его не только на ощупь... Прикрыв глаза, я начала с самого низа... Когда мой язык коснулся основания "древа жизни", как именуют его старые книги, от изумления любимый поперхнулся, прокашлялся и глубоко-глубоко задышал. Ритм его дыхания всколыхнул во мне ту тайную трясину, в которой хоронятся самые дикие и необузданные желания... Где на дне спит до времени чудовище по имени Похоть... 
Исследуя сантиметр за сантиметром, я добралась до самой вершины, источающей прозрачные капли... Пальцы Казекаге перебирали мои волосы, то сжимаясь, то расслабляясь... Он оказался солоноватым на вкус, заполнил мой рот целиком, не оставив места даже для дыхания. Тело горело, будто вокруг был не прохладный воздух чужой квартиры, где по осени еще принято оставлять открытыми на ночь форточки, а раскаленное марево знойного полдня в центре пустыни... Сухой белый жар путал остатки мыслей, заполняя голову прозрачной звонко-стеклянной пустотой... 
Я чувствовала, как вторым сердцем он пульсирует в моих ладонях, заставляя в унисон биться и мое... Неожиданно Гаара прервал собственное блаженство, чуть потянув меня за волосы, заставив выпустить его изо рта... 
− Позволь... теперь... мне... 
Простые слова, но как они на меня подействовали... Казалось, все волоски на теле стали дыбом, электрический разряд и тот не вызвал бы такого пронзающего и острого чувства... предощущения сводящей с ума сладости. Рыжеволосый шиноби помог мне подняться, лечь на кровать и удобнее устроиться... Он сел рядом, повернувшись ко мне лицом, и некоторое время просто разглядывал меня, не осмеливаясь ничего сделать. На мне все еще были трусики и майка. 
− Мне раздеться? − спросила я, привставая, сердце нервным комом билось где-то в горле. 
− Я... сам... − твердо ответил он. От замороженных голубых озер его глаз остались мраморные ободки вокруг заполонившей почти всю радужку черной пропасти зрачков... Тонкий прозрачный лед стремительно таял, взламывался трещинами, опадал колючими клочьями... Сначала он избавил меня от майки... Чуть грубоватые, мозолистые ладони (и почему я замечаю это только сейчас?) накрывают мою грудь, он прислушивается к ощущениям, опустив темные от привычной бессонницы веки. Потом инстинктивно тянется ко мне, сжимая ладонями оба полушария, вдыхает запах моей кожи... Я целую его в пламенную макушку, он прерывисто вздыхает... Я окаменеваю, под его еще не проявленной лаской твердеют соски, становясь чувствительными к любому, даже самому мимолетному прикосновению... 
Суховатые, еще неумелые, но такие сладкие поцелуи любимого заставляют меня сжиматься и трепетать... Когда он добирается до соска, я протяжно ахаю, вцепляясь в шевелюру Казекаге так же, как и он недавно − в мою. 
− Га-а-ара... О, боги... 
Жесткие пальцы стискивают второй сосок, судорожно выгибаюсь хорошо натянутым луком, нервы − тетивой, вот-вот лопнут... 
− Га...-а...ра... М-м-м-м.... 
Я не узнаю свой голос... под закрытыми веками пляшут сполохи бездымного пламени... Он усаживается на меня сверху так же, как тогда, на онсене... Но здесь... Заведя ладони под спину, он приподнимает меня, прижимает к себе, поцелуй сплетает наши языки, мы исследуем неизведанные доселе глубины друг друга... Потом он снова опускает меня на кровать, одновременно снимая с меня трусики. Жар облизывает мне щеки, я зажмуриваюсь так же, как он... Потом приоткрываю глаза... Мое чудо заворожено смотрит на меня, сидя меж бесстыдно раскинутых ног, его ладони застыли на моих бедрах, и в этом взгляде − ни тени льда... Мне чудится, что в глубине его зрачков вспыхивают и гаснут оранжевые искры... Будто очнувшись, он шумно сглатывает и... гладит меня, нежно-нежно, словно успокаивая ребенка... Каждое его движение − отдается там, в глубине, содроганием, я извиваюсь под его руками, схожу с ума... Я так хочу, чтобы это никогда-никогда не кончалось... За поглаживаниями следуют поцелуи... В них что-то неуловимо изменилось, может быть, исчезла неуверенность? Он прокладывает тропинку из прикосновений и поцелуев от коленей по внутренней стороне бедер до лона. Меня затапливает какой-то необычный и страшный стыд, безотчетно я пытаюсь сдвинуть ноги, но он не допускает этого. В голову бьет наотмашь пугающее, невесть откуда взявшее знание... И я не могу ему этого не сказать... 
− Гаара... я... мое тело не... будет кровоточить... когда... Я хочу, чтобы ты знал, что... ты у меня − первый и... единственный... Прости, − лепечу я. Он поднимает на меня взгляд: 
− Это хорошо... 
− Почему? − глупый вопрос, но мне нужно знать, почему ему не важно, что у меня нет... этого... 
− Я... не причиню тебе... ненужной боли... − тихо шепчет он, лаская кожу на... границе... заступи он за которую... и уже ничего не повернешь вспять... Его дыхание, показавшееся мне открытым пламенем, опаляет тонкую чувствительную кожу между ног, я становлюсь мокрой в мгновение ока... Одним прикосновением пальцев он раздвигает мягкие влажные складки, словно осторожно открывает дверь, ведущую в небеса... Болезненно-страстный вскрик срывается с моих губ... 
− О... еще... пожалуйста... Га-а-ара.... 
Мои руки немеют, все осязание сосредотачивается в одном участке тела, требуя большего... Его ласки становятся более смелыми, чуть-чуть, совсем ненадолго он погружает кончики пальцев в разгоряченную плоть... Я чувствую, как до боли сжимается лоно, жаждая принять его в себя... 
− Еще... внутрь... пожалуйста... − хрипло... жадно... 
Он медленно вводит в меня палец. Я задыхаюсь, кричу... Из глаз брызгают слезы наслаждения... А ведь это всего лишь слабый отголосок того, что... 
− Тугая... − его голос вибрирует. − Мягкая... такая нежная... ты... такая нежная... Рю... − второй палец присоединяется к первому, я изгибаюсь, подаюсь вперед, чтобы глубже... и больше... 
− О... Гаара... Я... не выдержу... Пожалуйста... Возьми меня... Пожалуйста! Га-а-ара-а-а! − в груди разверзается жерло вулкана, толчками, вместо крови плещет лава... я смотрю ему прямо в глаза, впитываясь в него... Он приоткрывает рот, но слова не идут... его губы дрожат. Он осторожно вынимает мокрые пальцы, мягко приподнимает мои бедра, вершина его "древа жизни" обманчиво-медленным тараном неторопливо соприкасается с чуть приоткрытыми в горячечном зове створками. Я замираю, трепещут только веки, неуверенные, закрыться им или позволить глазам смотреть на... 
Гаара подается вперед, проскальзывает внутрь, раскрывая, растягивая, заполняя... до конца, до предела... до мучительной и невероятно восхитительной боли. Я вскидываюсь, словно взведенная и вдруг отпущенная пружина, охватываю его тело, прижимаюсь к нему, желая слиться, впитаться, раствориться в нем... 
− Га-а-а-а-ара-а-а! − его имя... только его имя... это смысл всего... мои глаза распахиваются, но я ничего не вижу, кроме бешеной карусели звезд... я чувствую себя... в нем... и его − в себе. Он роняет меня на спину, тяжелый, горячий... родной... и начинает движение вспять... 
− Нет... не надо... не выходи... еще чуть-чуть... еще... Любимый... − я почти в истерике от губительного предчувствия потери, если только... 
− М-м-м... Рю... − он снова погружается до конца... и потом чуть назад... Плотный, сильный, мерный ритм охватывает вселенную... В этом ритме мерцают звезды, бьется сердце, волнуется прибой... Это ритм той первой песни творения, с которой началась сама жизнь. Бессвязные слова, путаясь и переплетаясь, текут с моих губ, они ткут золотой кокон вокруг единого тела двоих людей... 
− Гаара... Гаара... любимый, родной... мое чудо, мое солнце... Я люблю тебя... люблю... тебя... И всегда... буду... О, Гаара! Миленький... О, боги! Да... еще, пожалуйста!.. 
Быстрее, еще глубже, хотя, казалось, глубже уже некуда... Сильнее... Жестче... 
Меня охватывает ощущение двойственности, я становлюсь им, испытывая то же, что и он... и одновременно остаюсь собой, чувствуя каждой клеточкой тела то, что он дарит мне... Наслаждение становится просто непереносимым... На какое-то мгновение, а быть может на вечность? я постигаю его суть, запечатлевая его − в себе и себя − в нем. 
Время и пространство исчезают, я вишу в оглушающе тихой черноте и исторгаю из нас последние капли нечистот, оставленных Однохвостым. Я вижу, как смешиваются и текут по слившимся в одно невидимым венам энергии тонкого тела. Прорастают друг в друга души... И нет страха. И больше никогда не будет. Есть только одна бесконечная постоянная − Любовь. Я возвращаюсь в свое физическое тело... Звуки теснятся в груди, превращаясь в переполненные соком плоды, их кожица настолько тонка и прозрачна, что... Один за другим вытекают слова: 
− Гаара, пожалуйста... назови меня своей! 
Он хрипло стонет, стискивая меня раскаленными добела клещами стальных рук... 
− Ты моя, Рю... Ты − моя! 
По щекам ползут слезы... 
− Еще!.. 
− Ты − моя... Рю, о, боги... Ты − только моя... Никому... никогда... − он сжимает меня, едва не ломая мне кости, вскрикивает, из его широкой груди исторгается длинный, животно-протяжный полустон-полувопль. 
Вулкан внутри меня взрывается, осколки рассеиваются, впиваясь всюду, где только можно, кипящая лава накрывает меня с головой, сжигая, расплавляя, не оставляя даже пепла... 
Я слышу свой собственный стон-крик. 
Достигшее предела напряжение срывается серией мощных толчков, он выплескивает в меня свое семя, я чувствую, как лоно, будто отдельное от меня существо, жадно всасывает все до последней капли... Еще секунду он держится, а после − расслабленно опускается на меня, вдавливая в мягкую перину. Ощутив его вес, я тоже обмякаю... Нет сил ни на что... 
− Она хочет его выплюнуть... − в голосе любимого неподдельная радость от неожиданного открытия. Мне становится смешно, ведь это и в самом деле так. Он устало выскальзывает, меж ног течет горячая жидкость, пачкая и меня, и его. Терпкий запах, похожий на усиленный в несколько раз аромат зеленого яблока, ударяет в ноздри... 
− Пахнет... − я слышу улыбку. − Рю, скажи, так всегда будет? − его рот возле моего уха, губы щекочутся... 
− Как − так? − мне удается закинуть ему на спину и скрестить там лодыжки, вздохнув, ерошу и без того растрепанные волосы... перебираю пряди на затылке... 
− Я ничего не вижу... и тела не чувствую... вокруг будто жемчужный туман... и так... хорошо и спокойно, − сообщает он. 
− Откуда мне знать, родной? У меня все было впервые, − собравшись с силами, я переворачиваю его на спину, распластываясь сверху... Он жесткий, костистый и мокрый... Потому что вспотел... И я − тоже. 
− Пить хочется... − жалуется он, однако когда я пытаюсь сползти с него, чтобы принести воды, захлестывает меня обеими руками и никуда не пускает. − И есть тоже... Но я совсем не могу двигаться... разве что самую малость... − я приподнимаюсь, упираясь ладонями ему в грудь... − его руки бессильно соскальзывают с моей спины на бедра. И все-таки он невообразимо прекрасен. Гаара моргает несколько раз, улыбается. − О, наконец-то... − его глаза принимают осмысленное выражение. − Ты... очень красивая, Рю... − я смущенно улыбаюсь, и не думая спорить. − Иди сюда, − мы оба потихоньку приходим в себя. Я слезаю с него, ложусь рядом, закинув на него ногу и обнимая одной рукой. Он целует меня в лоб, потом в глаза, потом в нос... 
− Гаара... − я тереблю тонкие волоски на его груди. 
− М? − голос все еще ниже, чем обычно... 
− Ты сильно обидишься, если я сейчас усну? − я не могла разлепить веки, тело, заполненное текучим золотом, было тяжелым и теплым. 
− Нет... − он помолчал. − И кто придумал, что мужчины после этого отворачиваются к стене и храпят? 
− Прости… спокойной ночи, − прошептала я, проваливаясь в пламенеющую бездну. 
− Спокойной ночи... котёнок... − шелестом ветра меж тонких веток молодых деревьев с набухшими почками, слабым посвистом в прибрежных камышах, бликом солнца на водной глади... Все ветры пустыни, он назвал меня котёнком... Небо на землю упадет, а я не проснусь, потому что это слишком огромное счастье для того, чтобы быть реальностью.